ГЛАВА 1. ПО ОСТРИЮ НОЖА
ЧРЕДА СЛУЧАЙНОСТЕЙ
Я думаю, что у многих из тех, кто добивался успеха в ка-
ких то своих начинаниях, или ненароком обходил неизбежные рифы
на своем пути, невольно возникала мысль - а что в происшедшем,
в полученном, в дараванном тебе жизнью действительно твоё,
заслуженное заработанное? Где в этом успехе ты сам? А, может
быть твоей судьбой руководила случайность, может быть тебе
просто повезло? И для таких размышлений у меня было много по-
водов.
Действительно, в жизни мне удивительным образом помогал
счастливый случай. И даже тому, что имею возможность говорить
об этом, я обязан чреде случайностей.
Я много занимался проблемами самоорганизации и знаю, что
неопределенность и случайность пронизывают весь мир, весь Уни-
версум от процессов микрофизики элементарных частиц, до оду-
хотворенной деятельности человека. Но, тем не менее, та цепь
случайностей, благодаря которой я могу работать над этой кни-
гой, мне кажется порой фантастической. Известно, что Лаплас,
на вопрос Наполеона о месте Бога в его космогонической теории,
ответил весьма лаконично: "мой император, такая гипотеза мне
не потребовалась". Выстраивая тот уникальный ряд событий, ко-
торый называется прожитым, я вряд ли смог бы принять позицию
графа де Лаплас. Впрочем, любое событие, как уникальный акт,
невероятно! Одним словом, я прошел по лезвию - судьба меня
хранила "без нянек и месье".
Вот она частица этой событийной цепи.
Я начал повествование с того, что вспомнил о куске мерз-
лой глины, который повредив мой позвоночник, вероятнее всего,
спас мне жизнь, ибо испытывать судьбу заднего стрелка на
"ИЛЕ" никому долго не удавалось. Произошло, казалось, нес-
частье, а обернулось оно возможностью прожить долгую жизнь.
А за несколько месяцев до этого произошло тоже нечто под-
обное. Перед выпуском из Академии имени Жуковского, мне пред-
ложили лететь а Америку в составе команды специалистов, задача
которой была обеспечение поставок авиационной техники по ленд-
лизу. Кое-какое знание языков, хорошие отзывы преподавателей
и, как ни странно, успехи в спорте - все это оказалось весомым
для тех, кому было поручено подобрать команду выпускников Ака-
демии для зарубежной работы. Правда я не был комсомольцем. Но
кто на это смотрел в апреле 42-го? Предложение было заманчи-
вым, меня все поздравляли и мне завидовали. Но я категорически
отказался. Фронт и только фронт! И я получил назначение на
Волховский фронт в четырнадцатую воздушную армию в качестве
старшего техника эскадрильи по вооружению самолетов.
Этим решением, как оказалось, я тоже сохранил себе жизнь,
хотя об этом я долго и не догадывался.
"Американская команда" была укомплектована и под руко-
водством некого полковника благополучно прибыла на западное
порбережье Соединенных штатов. Года четыре она работала не за
страх, а за совесть. Но дальше ее история трагично прервалась.
На обратном пути через Аляску и Сибирь, во время одной из мно-
гочисленных посадак, то-ли в Магадане, то-ли в Хабаровске её,
в почти полном составе, отправили туда, откуда, в те годы люди
обычно не возвращались. Кажется отправили всех, кроме самого
полковника, который благополучно вернулся в Москву. Во всяком
случае, больше ни о ком из тех "счастливцев" никогда я ничего
не слышал. Кроме полковника. Ходили слухи о том, что его од-
нажды в конце сороковых годов, нашли застреленным в собствен-
ной московской квартире.
И дальше война меня тоже щадила несколько раз. Над правым
глазом, миллиметра на 3 или 4 вывше глазной впадины до сих пор
видна метка, оставленная каким то "лесным братом". Эту метку я
получил в первых числах мая 45-го в глубоком тылу на летном
поле недалеко от города Августов, на границе с Восточной Прус-
сией. Хотя автоматная пуля и была вероятно на излёте, но попа-
ди она в меня на несколько миллиметров ниже и книга не была бы
написана.
Во время войны возникали и другие ситуации опасные для
моей жизни из которых я более или мене успешно выкрутился. Но
они носили, скорее приключенческий, а не судьбоносный характер
и более говорили о пользе, которую приносит юношам занятие
настоящим спортом, чем о роли случайности в моей судьбе.
Но один раз действтельно случайность в облике лени или
недосуга одного из чиновников по настоящему спасла мне жизнь.
Но об этом эпизоде я узнал гораздо позднее и совершенно слу-
чайно уже в благополучные 50-е годы...
НЕРАЗОРВАВШИЕСЯ БОМБЫ И "ПОЦЕЛУЙ" ИУДЫ
В 55 году я был назначен деканом аэромеханического фа-
культета Московского Физико-технического института. На этом
факультете готовили специалистов для работы в аэрокосмической
промышленности. Выпускники нашего факультета шли в самые пре-
стижные и самые закрытые конструкторские бюро, работа в кото-
рых требовалала очень хорошей подготовки. Надо сказать, что
и учили мы их соответственно, по-настоящему! Если к этому до-
бавить и тот огромный конкурсный отбор, который в те годы был
обычным явлением для Физтеха, то имидж нашего выпускника - со-
четание способностей и высокого профессионализма - был обще-
признанным. И "физтехи" тех лет были действительно специа-
листами высочайшего класса. В последующие годы я много бывал
за границей где участвовал в бесчисленном количестве разных
семинаров и конференций, читал лекции в престижных западных
университетах и могу объективно сравнивать уровень "ихних"
и"наших" молодых специалистов. Технические успехи 50-х и 60-х
годов я связываю, прежде всего, с превосходством наших инже-
нерно-технических кадров. Качество подготовки молодых специа-
листов во многом компенсировало плохую организацию, отраслевой
монополизм и бездарность чиновного аппарата (впрочем ничуть не
меньшую, чем лень и прямая бездарность, с которыми мне прихо-
дилось сталкиваться в Америке или Франции). И наблюдая все
это, не раз думалось:если бы тогда в пятидесятых годах весь
этот интеллект и всю энергию - да в хорошие бы руки...
Быть деканом аэромеха в те годы означало знание всех тог-
дашних сверхсекретов аэрокомической, да и ядерной техники и
для занятия подобной должности надо было быть допущенным к
святая святых страны Советов (впрочем, как теперь мы понимаем,
настоящей сверхтайной государства, в то время, были не техни-
ческие секреты, а затраты на обеспечение существования больше-
вистского режима и привелегии аппарата).Для того, чтобы иметь
право выполнять свои обязанности, я должен был получить соот-
ветствующий формальный допуск, который оформлялся органами
госбезопасности по представлению администрации.
Необходимые документы МФТИ подготовил, они ушли куда сле-
дует, время шло и...ни ответа ни привета! Я начал работать, а
начальство начало беспокоиться, ибо имело место прямое наруше-
ние железного порядка: работник не мог быть допущенным к рабо-
те без оформления нужной формы допуска, а здесь она была
высшей!
Ректором МФТИ был тогда генерал-лейтенант Петров Иван
Фёдорович - в прошлом матрос "штурмовавший" Зимний дворец, в
прошлом известный летчик, в прошлом начальник ЦАГИ, в прошлом
командующий авиацией Северного флота, в прошлом начальник ави-
ации Северного морского пути, и прочая и прочая. И ото всюду
его снимали. Как то он мне доверительно сказал (правда уже
после ХХ съезда партии): "меня все спрашивают, а почему меня
все-таки ни разу не арестовали? Я и сам этого не понимаю. Вот
я и придумал ответ и всем отвечаю - потому что меня во время
снимали". При всей его "матросской интеллигентности", при том,
что он был истинным сыном своего времени, И.Ф.Петров был абсо-
лютно уважаемым человеком.
Он, по настоящему, много сделал хорошего для всех тех уч-
реждений, которыми руководил - потому его наверное и снимали
с работы. Так он вывез ЦАГИ из тесных помещений на улице Радио
и создал в Жуковском современный центр авиационной науки (до
сих пор принято говорить о допетровском и послепетровсом ЦА-
ГИ). Но главным его достоинством была искренность побуждений,
которой люди верили, несмотря на изрядную долю, ему присущей
крестьянской хитрецы. Он умел подбирать людей и защищать их от
разной скверны. Благодаря этим качествам у него было много
настоящих, искренних друзей и многие, многие его вспоминают
добрым словом. Будучи начальником ЦАГИ он, например, на свой
страх и риск допустил М.В.Келдыша - будущего Президента Акаде-
мии Наук СССР, и будущего Главного теоретика советской косми-
ческой техники до работы в ЦАГИ, хотя ему, сыну генерала и
внуку генерала в конце тридцатых годов тоже не давали допуска
к секретной работе. А вот теперь и я оказался в похожем поло-
жении: он, на свой строах и риск, разрешил мне начать работу
без допуска нужной формы, что могло грозить ему самыми разными
осложнениями.
Так вот однажды, когда дальнейшее ожидание могло грозить
руководству МФТИ серьезнейшими неприятностями, Иван Фёдорович
взял и сам поехал на Лубянку. Он знал как и с кем надо разго-
варивать. Как там у него произошли все разговоры - не знаю, но
Петров получил возможность прочитать мое досье. И вот, что он
там, по его словам увидел - элементарный донос, донос моего
"особняка", некого старшего лейтенанта, начальника особого от-
дела СМЕРШ,а того авиационного полка, в котором я прослужил
всю войну. Уже не помню его фамилию. Но хорошо помню, как этот
"осбняк" стремился быть в числе моих друзей. Часто приходил ко
мне. Я поил его спиртом, благо этого добра у меня было сколько
угодно. Да и закусь у меня водилась - уж очень хозяйственным
мужиком был мой старшина.
Будучи инженером полка по вооружению, я, тем не менее не
любил жить вместе с полковым штабом. Устраивался обычно побли-
же к самолетам вместе со старшиной Елисеевым, бывшим колхозным
шофером, мужиком добрым и умельцем на все руки. Он был у меня
шофером, писарем и, одновременно, папой и мамой. Будучи ровно
в два раза старше меня, он действительно относился ко мне
почти по-отечески и очень заботился обо мне. Он даже иногда
забывался и обращался ко мне "сынок". Так вот Елисееич, как я
его называл, терпеть не мог нашего "особняка". "Ууу... гнида,
любит на дармовщину" - выражение "на халяву" тогда еще не
использовали. Спирта он не жалел - казенный. Но луковицу и ло-
моть хлеба на закуску приходилось вытягивать из Елисеева кле-
щами.
Особняк никогда не напивался и мы вели долгие и, вообще
говоря, добрые беседы. Он был чудовищно невежественен и с види-
мым удовольствием и интересам расспрашивал меня о всем чем
угодно. Говорили мы и о русской истории и о литературе. Всю
войну в моем вещевом мешке, вместе с домашними свитером и шерс-
тянными носками ездил томик "Антология русских поэтов", кото-
рый я купил в городе Троицке Челябинской области перед самым
вылетом на фронт. Мы иногда читали что нибудь вслух. Иногда
одно и тоже по многу раз. Мы оба очень любили "Вакхическую
песнь". Я иногда пробывал что-то сочинять. Мне иногда каза-
лось, что и он тоже: во всяком случае, он хорошо чувствовал
музыку русского стиха. Однажды я вернулся с передовой где це-
лую неделю пробыл в качестве офицера связи нашей авиадивизии.
Елисеич был рад моему возвращению, где то раздобыл банку сви-
ной тушенки и мы собрались с ним отметить мое благополучное
возвращение. И тут в мою землянку ввалился особняк. В тот ве-
чер его приход не испортил настроения даже Елисееву. Мы тогда,
как помню, очень славно выпили.
Во время моего дежурства на КП, откуда, если понадобится,
я должен был держать связь с авиционным начальством, я написал
вот такие стихи:
С утра пушистая зима
Одела праздничным убором
И лес и поле. Из окна
Видны холмистые просторы.
Ковер усыпан серебром,
Блестящим радостным огнем
Бесчисленных песчинок света.
И бруствер снегом занесён,
И танк, как белая громада
На минном поле, заснежён
Разрыв последнего снаряда.
И снова в мире тишина.
Светла прекрасна и ясна
Улыбка зимнего рассвета.
Особняк был первым и, может быть единственным человеком,
которому я прочитал эти стихи. Он слушал внимательно и, как
мне казалось вполне искренне сказал мне какие то добрые слова.
И я внутренне доверял ему. Особенно после того вечера, когда
капитан, старший лейтенант и старшина под американскую свиную
тушенку выпили хорошую дозу казенного спирта. У меня начали
складываться с особняком отношения похожие на дружеские. И я
даже говорил моему закадычному другу, отличному летчику и доб-
рому смелому человеку, тогда ещё старшему лейтенанту Володе
Кравченко - вот и особняки бываю людьми. Но Володя относился к
нему совсем по-другому и не раз говорил мне: "не может нор-
мальный парень залезть в шкуру особняка. Вот потребуют от него
процента раскрываемости шпионов и продаст он тебя за милую ду-
шу". И я, под воздействием таких слов, все-таки, немного осте-
регался моего неожиданного друга-особняка далеко не выкладывая
ему все то, о чем хотелось поговорить. И, как оказалось -
совсем не зря! А история была, и в самом деле, нестандартная.
Наш полк в 44 году стал получать трофейные авиабомбы. В
отличие от наших, они требовали боковых взрывателей (немцы ис-
пользовали электрические взрыватели без ветрянок. У нас их не
было - мы должны были использовать механические взрыватели). У
таких взрывателей ось ветряннки должна была быть перпендику-
лярной боковой поверхности бомбы. Подобные взрыватели исполь-
зовались в русской армии в первую мировую войну - это, так на-
зываемые, взрыватели Орановского. На наше счастье, оказалось,
что на военных складах, еще со времен самолета "Илья Муромец",
сохранилось довольно много таких взрывателей и они начали пос-
тупать в полки. Но с использованием взрывателей Орановского
дело гладко не пошло. Очень часто сброшенные авиабомбы, по не-
известной причине просто не взрывались, хотя сами взрыватели
были безусловно исправными.
Начальство заволновалось и начало издавать грозные прика-
зы, в которых вина за отказы, само собой разумеется, приписы-
валась стрелочникам. В приказах приводились одни и теже аргу-
менты: небрежность в подготовке авиационного оружия, нарушение
инструкций по эксплоатации. На бедных оружейников сыпались
довольно жесткие наказания. Особенно неиствовал мой непосредс-
твенный начальник - главный инженер по вооружению 15-ой воз-
душной армии полковник Тронза - педантичный жестокий латыш, из
тех которые делали русскую революцию в 17-ом году. И вот он
добрался и до нас. Прилетел однажды в полк на У-2 вместе со
своим механиком. Демонстративно при всех снарядил несколько
бомб, взлетел на том же У-2 и сбросил их на ближайшем болоте.
Все бомбы взорвались!
Тронза публично обвинил меня в предательстве рабо-
че-крестьянского государства (не родины, а государства!), отс-
транил от должности и приказал отдать под суд. Одновременно он
сказал, что уже давно собирался прислать нового инженера пол-
ка. Каждый знал, чем мне грозит происшедшее: по существу это
был смертный приговор.
Я ничего не мог понять - мы, готовя бомбы, делали все то-
же самое, ни на иоту не отступаясь от того, что делал нагря-
нувший полковник и его механик. Но у нас бомбы почему-то не
взрывались! И в мучительном поиске решения, от которого зави-
села моя жизнь, неожиданная помощь пришла от Елисеева: решение
мне было подсказано. Он сидел в другом конце избы и мрачно
смотрел на улицу. Неожиданно он повернулся ко мне с каким то
просветленным лицом: "товарищ капитан, может все потому, что
он бомбил с У-2?" И меня осенило.
Скорость наших самолетов была в 5 раз больше скорости
знаменитого кукурузника. Значит сопротивление воздуха лопастям
ветрянки взрывателя будет больше в 25 раз. Значит нагрузка на
ветрянку станет больше тоже в 25 раз. Да такая сила просто
согнет ось ветрянки, она ее заклинит. Ветрянка не вывернется и
взрыватель не взведется. Вот и все! Надо только уменьшить наг-
рузку на лопасти ветрянки. А для этого достаточно кусачками
откусить все ее лопасти, кроме двух симметричных. Для того,
чтобы это понять не надо было быть инженером.
Позднее за эту догадку меня публично поблагодарит - нет,
не полковник Тронза, с ним никогда больше судьба меня не све-
дет, а сам командующий армией генерал-лейтенант Науменко.
Предложенный способ "откусывания лишних лопастей" станет широ-
ко использоваться и в других полках, а сбрасываемые бомбы пе-
рестанут "не взрываться". Но это произойдет несколько позже, а
тогда? Тогда я без оглядки побежал к командиру полка. Он сразу
все понял, крепко выругался, вспомнив и меня и Тронзу и наших
родителей. Мы мгновенно поехали на летное поле. Я сам погото-
вил бомбы, дрожащими от волнения руками откусил лишние лопасти
и самолет командира ушел в воздух. И на том же болоте взорва-
лись все шесть бомб!
Когда командир выходил из самолета, неожиданно появился
Тронза. Он уже собирался улетать из полка, когда услышал взры-
вы. Раздался грозный рык: "Подполковник, кто разрешил? Я же
отстранил капитана Моисеева. Вы за это ответите!" И т.д. и в
том же духе - Но все это уже не имело никакого значения!
Так вот - мой особняк описал в своем доносе всю эту исто-
рию, конечно, без финала, без упомянания о благодарности ко-
мандарма. Он так же, как и полковник Тронза называл меня преда-
телем Родины и предлагал незамедлительно арестовать. Но на его
рапорте кто-то размашисто и неразборчиво что то написал, а за
непонятными словами стояло "отложить" или "подождать" и не ме-
нее неразборчивая подпись. Так этот донос и оказался в моем
досье. Ну, а на Лубянке, на всякий случай, меня решили не до-
пускать до секретной работы.
Когда весной 46 года я уезжал из действующей армии, где я
уже исполнял обязанности инженера авиационной дивизии, особ-
няк, который тоже поднялся в чинах, пришел меня провожать. Он
меня облобызал (я тогда и не знал, что это поцелуй Иуды!) и
пожелал всяких благ. Эпизод, о котором я рассказал мог легко
стоить мне жизни, а искалечил бы ее наверняка. Если бы - если
бы не подсказка колхозного шофёра старшины Елисеева, если бы
не лень или нерадивость кого то из начальников моего особня-
ка...А, может быть, как это говорил капитан Кравченко, - в ди-
визионную СМЕРШ не поступило нужной разнарядки на выявление
предателей Родины или старая разнарядка была уже выполнена и
донос отложили в запас!
Ну, а Ивану Фёдоровичу Петрову, когда он понял в чем суть
дела, не потребовалось больших усилий, чтобы всё поставить на
своё место: Сталин уже умер, Берия был расстрелян и приближал-
ся ХХ съезд партии. Обстановка изменилась коренным образом. Я
благополучно получил первую, то есть высшую форму допуска к
секретной работе и даже больше того - у меня никогда не возни-
кало трудностей с совмещением полетов на полигон и командиров-
ками за границу.
БЕГСТВО, ОБЕРНУВШЕЕСЯ ПОБЕДОЙ
Но последняя из историй, которая могла полностью исковер-
кать мою жизнь произошла уже на грани 50-х годов.
Моя мачеха, которая уже более четверти века работала учи-
тельницей младших классов сходненской школы, неожиданно была
арестована по статье 58, как активный участник группы, гото-
вившей, не больше ни меньше, как вооружкнное восстание. Её
осудили на 10 лет и отправили в лагерь около города Тайшет.
В общем история весьма заурядная для тех времен. Для меня лич-
но она имела весьма тягостные последствия и могла бы обернуть-
ся настоящей трагедией, если бы.... если бы снова не счастли-
вый случай. Но, обо всем по порядку.
После демобилизации, в конце 48 года я стал работать сра-
зу в двух местах. Моя основная работа проходила в НИИ-2 Минис-
терства авиационной промышленности, где меня назначили одним
из "теоретиков" в группу Диллона - главного конструктора ави-
ционных реактивных торпед. Несмотря на то, что Диллон болел
чахоткой и физически был очень слаб, работал он удивительно
много и всегда был полон разнообразных идей и начинаний. О его
изобретательности ходили легенды - проживи он подольше, появи-
лось бы много технических новинок.
Я оказался в одной группе с моим университетским сокашни-
ком, с моим большим другом Юрием Борисовичем Гермейером. Мы
познакомились и подружились еше в десятом классе, в математи-
ческом кружке, который вел в Стекловском институте И.М.Гель-
фанд, тогда доцент МГУ. Уже в студенческие годы мы жили с Юрой
в одной комнате в общежитии на Стромынке, мы кончали мехмат
МГУ по одной и той же кафкдре теории функций и функционального
анализа под руководством одного и того же профессора Д.Е.Мень-
шова. И вся наша жизнь, в конечном счете, прошла рядом. Позд-
нее, когда я стал работать в Академии Наук, я перетащил Герме-
йера в Вычислительный Центр, где он организовал отдел
исследования операций, а на факультете прикладной математики
создал кафедру с тем же названием, вероятно, одну из самых ин-
тересных кафедр этого факультета.
Ну, а тогда, в 48 году? Гермейер не был на фронте. Как
человека, носящего немецкую фамилию, его вообще не призывали в
армию, а, хотя мать у него и была русской, его должны были от-
править на спецпоселение, как всех лиц немецкой национальнос-
ти. Для начала он оказался а Сталинграде, где его взяли рабо-
тать на завод. Во время наступления немцев на Сталинрград, в
той суете и неразберихе, которая предшествовала героической
Сталинградской эпопее, Юру кто-то зачем-то послал в Москву. А
возвращаться обратно было уже некуда. И ему предложили рабо-
тать в одном из секретнейших КБ в Москве - там, где создава-
лись первые "Катюши". Вот так мы с Юрой оказались снова в од-
ной комнате, теперь уже не в общежитии, а в НИИ -2. Он зани-
мался проблемами эффективности, а я динамики и балистики одних
и тех - же авиационных торпед.
Работал наш отдел с увлечением, это был общий настрой
послевоенных лет. Работа шла быстро и очень успешно. Начальни-
ком института был тогда генерал-майор П.Я.Залесский - хороший
инженер, плохой математик и, как всякий одессит, очень остро-
умный человек. Когда ему надо было участвовать в каких либо
совещаниях, где предстояло обсуждать результаты каких либо
сложных расчетов, Павел Яковлевич брал меня с собой. И публич-
но именовал меня "ученый еврей при губернаторе", хотя и евреем
и губернатором был он сам. Короче - работа в институте была не
только успешной и интересной, но и вся атмосфера была очень
доброжелательной и творческой - как теперь любят говорить. И
мы очень быстро продвигались вперед и наш отдел и весь инсти-
тут были на подъеме.
Исследовательскую работу я совмещал с преподолвательской.
Она была не менее увлекательной и приятной. Я был принят на
работу в качестве исполняющего обязанности доцента на кафедру
ракетной техники в в один из лучших технических ВУЗ,ов страны
- в МВТУ, которое еще в далеком XIX веке окончил мой дед и, к
которому еще с детства я привых относится в великим почтением.
Кафедру возглавлял профессор Победоносцев Юрий Александрович.
Личность легендарная.
Прежде всего, он был одним из очень немногих отцов со-
ветской ракетной техники, избежавших тюрьмы во время разгрома,
который учинил Сталин незадолго до войны всей нашей ракетной
технике, которую долго пестовал расстрелянный Тухачевский.
Юрий Александрович мне говорил, что он в течение двух лет каж-
дую ночь ожидал ареста. И, хотя так же, как и И.Ф.Петров, он
не мог бы найти для этого сколько-нибудь разумных оснований,
сумка со всем необходимым для арестанта вседа была наготове
возле его постели.
Главным своим научным достижением он считал изобретение
таких флегматизированных порохов, скорость горения которых бы-
ла постоянна в очень широком диапазоне природных условий (тем-
пературы, влажности). Собственно это и определило успех наших
"Катюш", грозного оружия Отечественной войны. Юрий Александро-
вич справедливо полагал, что его основательно обобрал Кости-
ков, сумевший присвоить себе все лавры "изобретателя катюш".
В 49 году профессор Победоносцев был в зените своей карь-
еры. Он был главным инжерером, т.е. фактическим научным
руководителем знаменитого НИИ-88, в одном из конструкторских
бюро которого начинал тогда работать, еще не реабилитированный
С.П.Королев. Юрий Александрович в канун пятидесятых годов был
не только руководителем НИИ-88, но и реальным руководителем
складывающегося коллектива инженеров и ученых, который за
стремительно короткое время создал основы современной косми-
ческой науки и техники.
В те годы он создал в МВТУ кафедру реактивной техники -
позднее ею в течение многих десятилетий заведовал профессор
Феодосьев. Победоносцев собрал на кафедре очень интересный
коллектив людей, казалось бы совершенно несовместимых между
собой. На кафедре в качестве доцента без степени работал буду-
щий Главный Конструктор ракетной и космической техники - Сер-
гей Повлович Королев, превосходно читал лекции молодой профес-
сор Челомей, работал мрачноватый и нелюбезный будущий академик
Бармин и многие другие, которым страна обязана созданием своей
ракетной техники. Позднее они все разошлись по собственным
квртирам, но в конце сороковых годов все ещё были вместе.
Ну, а сам Победоносцев в те годы уже был, к сожалению, на
излёте. Его все меньше и меньше интересовала наука и мысли его
больше были в семье , в саду, который он очень любил. Лекции
Юрий Александрович читал небрежно, не особенно к ним готовясь,
часто поручая их молодым преподователям. Так мне он порой по-
ручал лекции по горению порохов, в чем я очень плохо разбирал-
ся. Текущими делами кафедры он также не очень интересовался.
Однажды, в комнате, где проходили заседания кафедры я повесил
лозунг "братцы, ударим палец о палец!". Юрий Александрович был
человеком добрым и не лишенным чувства юмора и он искренне
посмеялся, увидев лозунг и попросил его сохранить. Надо заме-
тить, что наш коллектив был подобран так, что на кафедре всё
крутилось по заведенному, а учебный процесс катился по нака-
танным рельсам, несмотря даже на то, что Юрий Александрович
порой даже не приходил на заседания кафедры, а руководил ими
по телефону! Но неожиданный выговор я все-таки получил... от
секретаря парткома МВТУ, но не за работу, и даже не за шуточ-
ный текст плаката, а за то, что я повесил плакат не согласовав
его текст в парткоме. То есть за отсебятину.
Однажды в преподовательской столовой за обедом я начал
что-то с энузиазмом рассказывать Юрию Александровичу. Речь шла
о какой то особенности управления, какой то ракетной системой.
Он вежливо слушал меня, а затем вдруг перебил:
- Никита, а Вы ведь тоже живете за городом?
- Да, на Сходне.
Он живо повернулся ко мне, лицо его помолодело и он с во-
одушевлением стал говорить: "знаете, у меня вот такая маленькая
яблонька - он протянул руку над полом, показывая какая она у
него маленькая, - а приносит вот такие яблоки" - и он показал
двумя ладонями некий объем, равный небольшому арбузу. В этом
эпизоде он был весь - наш добрый, умный завкафедрой. Если он
воодушевлялся, то мог свернуть горы. Но только если....
Мне на кафедре был поручен первый в жизни самостоятельный
курс: динамика управляемых снарядов и ракет. Он был целиком
разработан мной. Я думаю, что это вообще был первый подобный
курс, прочитанный в высших учебных заведениях страны. Он шёл
с грифом "совершенно секретно" и его рукопись я держал в своем
сейфе в НИИ-2. Мой тамошний начальник Диллон ее не раз смотрел
и настаивал на том, чтобы я её представил в качестве своей
докторской диссертации. Что я и предполагал сделать в самом
ближайшем будущем. Победоносцев тоже поощрял эту работу, ценил
её и часто брал меня с собой на семинары в Подлипки в НИИ-88,
где тогда и рождались проекты будущих ракетных систем и закла-
дывались основы ракетной науки.
Таким образом в моей научной деятельности все складыва-
лось как нельзя лучше. Каждый день я понимал что то новое.
Перспективы казались бесграничными. И было еще одно, для меня
очень важное. Я видел интерес к своей работе. Чувствовал её
нужность. Это создавало ощущение того, что моя работа не прос-
то удовлетворение собственного любопытства, что она нужна.
Нужна моим товарищам, нужна моей стране, которая только-что
вышла из труднейшего испытания. Я никогда никому не говорил об
этих чувствах, но для меня они были очень важной внутренней
опорой. Я не знаю - всем ли такое чувство было тогда свойс-
твенно, но мне было бы без него жить невыносимо. Самыми мрач-
ными периодами моей жизни были те, когда у меня возникало
убеждение, что моя работа не находит "потребителя". И, хотя в
своей жизни, мне приходилось много работать "в стол", но я так
и не научился это делать. Вот почему, с началом горбачевской
перестройки, когда государство и страна начали терять интерес
к научным исследованиям, я стал тратить время на различную
публицистику, хотя наблюдая за усилиями дессиденствующей ин-
теллигенции, понимал сколь бессмыслена, в наших условиях, та-
кая деятельность. Но все-таки мои писания печатали, их читали,
чего нельзя было сказать о научной продукции.
Но все это было позднее, а в 49-м году я жил в радостном
возбуждении, которое вызывала моя работа.
Итак, моя исследовательская деятельность хорошо спорилась
и я быстро входил в число, если и не ведущих, то заметных исс-
ледователей-теоретиков в области ракетной техники, что не мог-
ло не давать удовлетворения. Я читал интересный и новый пред-
мет в одном из самых престжных инженерных высших учебных
заведений. Мои лекции пользовались успехом не только у студен-
тов. Их приходили слушать и сотрудники различных НИИ и КБ.
И вдруг крах! Крах всему. Арестовывают мою мачеху. Я сна-
чала даже не оценил масштабы личной катастрофы: мне было бес-
конечно жалко невинного пожилого человека, прожившего трудную
и горькую жизнь, так мало видевшего хорошего на своем веку. И
случившееся не очень связывал с собственной судьбой, наивно
считая себя достаточно защищенным и своей квалификацией и
службой в действующей армии, и вполне почетным набором боевых
орденов... Но очень скоро я почувствовал и на себе всю тяжесть
происшедшего.
Когда однажды я пришел на работу в НИИ-2, то в проходной
мне сказали, что мой пропуск анулирован, а в отделе кадров мне
объявили, что я уволен по сокращению штатов. Генерал Залесский
принять меня отказался. Нечто похожее случилось и в МВТУ.
Правда там народ был повежливее: мне объяснили, что я лишен
допуска к секретной работе и исполнять обязанности доцента на
закрытой кафедре не имею больше права. Мне предложили работать
ассистентом на кафедре математики или физики, но только на по-
часовой оплате. Т. е. за даром. Расставание с Юрием Александ-
ровичем было грустным. Оне был искренне огорчен происшедшим,
проводил меня до метро. Давал разные нелепые советы - я пони-
мал, что ничего другого он мне сказать не мог. Мы встретились
с ним снова лишь в 60-ом году на конференции в Баку. Он был
уже на пенсии. В номере гостинницы мы выпили бутылку красного
вина, ели виноград и разговаривали о прошлом. Нам обоим было
очень приятно это свидание через 10 лет.
А в 49-ом я очутился не просто на улице, но даже без пра-
ва работать по специальности; каких либо перспектив в возмож-
ности заняться научной деятельностью у меня, казалось бы не
было совсем. Рукопись докторской диссертации осталась в сейфе
- я ее никогда больше не видел. Однажды мне кто-то сказали,
что ее все-таки как-то использовали. Но это было уже в другой
жизни и меня не интересовало.
Месяц, а может быть и больше я ходил как опущенный в во-
ду. На работу меня никто никуда не брал. Сначала говорили
весьма любезно, но как только видели штамп в моей трудовой
книжке, всякие переговоры прекращались. Я как-то жил, пока ос-
тавались какие-то деньги. Большинство друзей меня стали сторо-
ниться. И постепенно меня начала охватывать настоящая паника -
дело теперь шло уже не о научной карьере, а о жизни. Всё про-
исходившее было куда страшнее того, что я испытывал на фронте.
И снова меня спас случай - невероятное стечение благоприятных
обстоятельств.
Один из моих друзей по альпинизму и товарищей по службе в
Академии имени Жуковского, один из немногих, которые тогда,
зимой 50-го меня не сторонились был Александр Александрович
Куликовский. Тогда, будучи в майорском чине, он преподавл ра-
диотехнику в Академии.
В ночь ареста моей мачехи, Саша со своей женой Ниной были
у меня дома на Сходне. И после ареста они остались жить со
мной. И всю эту зиму мы так и прожили втроем на старой сход-
ненской даче. И вот однажды, когда я, после очередного дня
бесплодных поисков работы, вернулся из Москвы в совершенно по-
давленном состоянии, Саша мне сказал:"Знаешь, Никита, уез-
жай-ка ты куда-нибудь по добру по здорову. Да подальше. При-
дется тебе, пока не поздно, послать Москву к чертовой мате-
ри."- Вот так и сказал!
Но куда ехать? Кто я? Что я умею делать? - Несостоявшийся
математик, инженер по вооруэжению самолетов, выгнанный с рабо-
ты, как неблагонадежный элемент. Может и правда, меня возьмут
где нибудь в провинциальном вузе: учители математики всюду,
наверное, нужны?
И вот утром следующего дня я и поехал в Министерство Выс-
шего образования в Главное управление университетов, мало
представляя себе, что шел навстречу судьбе. И она подстроила
мне неожиданную встечу. В коридоре я столкнулся с бывшим за-
местителем декана механико-математического факультета МГУ про-
фессором Двушерстовым Григорием Ивановичем. Он меня увидел и
узнал.
- "Моиссев? Так значит жив?" - вопрос типичный для после-
военного времени, когда с радостью встречали каждого вер-
нувшегося с фронта домой. " Как видите". "Повоевал, значит" -
Он с уважением потрогал мои ордена на кителе без погон - мы
все бывшие фронтовики донашивали тогда свою старую офицерскую
форму, ибо костюмы стоили в 50-м году баснословно дорого. А
ордена на кителе носить было тоже принято. "Ну, что-ж, пошли
поговорим".
Оказалось, что он и был начальником главного управления
университетов, т.е. тем человеком, к которому я собирался за-
писаться на прием.
Разговор сразу начался в добром ключе.
- Рад, что меня помните, Григорий Иванович.
- Ну, как же забыть? Как зимняя сессия, так нет Моиссеева,
то на соревнованиях, то на лыжном сборе. Ну, рассказывай - как
воевал, до чего дослужился?
- До безработицы ...
И я, поддавшись некоему импульсу, как на исповеди рассказал
Григорию Ивановичу все, что со мной произошло.
Двухшерстов был добрым и участливым человеком и студенты
его любили. Это особенно чувствовалось в сравнении с другим
замдекана, Ледяевым - сухим и неприветливым. Одно плохо - попи-
вал Григорий Иванович. И изрядно. Через несколько лет, когда я
уже стал профессором МФТИ, как то встретил его около памятника
Пушкину. Он уже был под хмельком.
- Моисеев здорово!
- Григорий Иванович, зраствуйте.
- Пойдем выпьем.
- Не могу, Григорий Иванович, - меня ждет Алексей Андреевич
Ляпунов. Завтра он улетает в Новосибирск. Нам надо о многом
переговорить.
- Ничего, подождет твой Ляпунов - вот тут рядом за углом.
В те времена, в начале Тверского бульвара, в доме, кото-
рый уже давно снесли,был кинотеатр "Великий немой" и маленькая,
паршивенькая забегаловка, где можно было стоя нечто вкусить и
основательно выпить.
Мы подошли к стойке. Командовал Григорий Иванович: "Два по
сто, две кружки пива и вон тот бутербродик разрежте напополам".
Вот такой был Григорий Иванович.
После моего рассказа он задумался. Довольно долго молчал,
задал мне пару вопросов. Потом внимательно посмотрел на меня,
как бы что-то оценивая: "Поезжай-ка ты, батенька, в Ростов.
Там у меня посадили всю кафедру механики во главе с профессо-
ром Коробовым. Некому лекции читать. Будешь читать гидродина-
мику и общую механику".
- Но ведь я же не механик - университет кончал по функци-
ональному анализу у Меньшова.
- Ну, знаешь ли? Когда речь идет о голове, о шее не дума-
ют. Завтра у меня будет ростовский ректор Белозеров. Я ему о
тебе расскажу. Приходи завтра в полдвенадцатого и обо всем с
ним договорись. И чтоб через неделю твоего и духа не было в
Москве!
Вот так я и уехал в Ростов-на-Дону, исполняющим обязан-
ности доцента по кафедре теоретической механики местного уни-
верситета. Туда же Двушерстов направил на такую же должность
Иосифа Израилевича Воровича. Он также как и я защитил канди-
датскую диссертацию в Академии им. Жуковского и, несколько по
другой причине, тоже был безработный. И не только в этом наши
судьбы оказались общими - также как и я, он однажды был избран
действительным членом Академии Наук Советского Союза.
Этот отъезд из Москвы сыграл решающую роль в моей жизни.
И не только потому, что условия жизни в Ростове и работа в
Университете, дали мне несколько лет спокойной работы, дали
мне возможность во многое вдуматься и получить те знания, ко-
торые затем составили основу моей профессиональной деятельнос-
ти. Самое главное, как я теперь понимаю, было в другом. На
несколько лет я исчез из поля зрения органив безопасности. Ес-
ли бы я остался в Москве, то в любой момент, когда пришла бы
очередная "разнарядка на шпионов", как говорил Володя Кравчен-
ко, я мог оказаться на крючке.
И действительно, примерно через год или полтора после мо-
его отъезда в Ростов, мной начали интересоваться районные ор-
ганы безопасности. Как мне однажды стало известно, именно они
организовали донос и дело моей мачехи. По рассказам соседей,
ко мне приходили, и не раз, но дом был заперт, а соседи и на
самом деле ничего обо мне не знали - я никому на Сходне не го-
ворил о том куда я уехал. Конечно, найти меня было не трудно,
но меня выручила обычная чиновная безалаберность. И нежелание
делать хоть что-нибудь, что выходило за их прямую обязанность.
И все же органы безопасности меня однажды нашли, но это
было уже в конце 52-го года.
Сегодня я уже точно знаю, что на меня в Ростове начали
составлять досье. Я даже знаю кого и куда вызывали и о чем
спрашивали. И счастлив тем, что могу с полной уверенностью
сказать: не нашлось ни кого, кто написал, хоть что нибудь меня
порочащее; даже среди тех, кого я не относил к числу своих
друзей. Донос тогда, на грани 53-го года не вышел. А ведь вре-
мя, под занавес эпохе, было страшное: били на отмаш и, преиму-
щественно тех, кто защищал Родину. И от этого удара мне уда-
лось уйти. Ну а в марте 53-го в бозе почил Иосиф, осенью вер-
нулась из тайшетского лагеря моя мачеха и очередная страница
жизни оказалась перевернутой.
Итак, судьба, счастливые случаи, хранили меня в те труд-
ные годы. А молодость брала своё: я жил, не очень отдавая се-
бе отчет в том, что надо мной многие годы висел топор. Я этого
не знал и не понимал. На мое счастье!
|