Глава YI.ОБ ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ, ЕЕ СУДЬБЕ И
ОТВЕТСТВЕННОСТИ
СТАНОВЛЮСЬ ЛИ Я ИНТЕЛЛИГЕНТОМ?
Ощущение своей принадлежности к интеллигенции было одним
из довольно ранних. Оно возникло задолго до того, как я стал
задумываться о смысле этого слова. Поэднее я нередко сам себе
задавал вопрос о том, в какой степени я имею право причислять
себя к этой группе граждан. Именно граждан, ибо интеллигент не
мог не быть гражданином. В том высоком смысле этого слова, по-
нимании смысла этого слова, которое пришло к нам ещё из антич-
ного мира. В моем представлении, интеллигент - это не просто
образованный гражданин, а человек обладающий ещё, определенны-
ми нравственными началами.
Сначала я воспринимал себя, как члена своей семьи, как
русского, сыном своего отца, внуком своего деда, с их восприя-
тием России, русской культуры, прежде всего. И надо сказать,
что то первоначальное представление об интеллигенции, об ин-
теллигентности, которое я воспринял в детстве так и осталось
со мной на всю жизнь, хотя многое коренным образом менялось в
моих взглядах и восприятии действительности.
Принадлежность к интеллигенции была моим первым проявле-
нием социальности. Я на многое смотрел именно с позиции этой
части русского общества и той трагедии русской интеллигенции,
которая разворачивалась у меня на глазах. И по этой же причине
я никогда не мог принять большевизм и сталинизм, хотя чуть ли
не полвека был членом партии. Но зато я внутренне принимал со-
циализм, мне всегда была глубоко симпатична его доктрина, так
же как и доктрина христианства и я долго не видел иной альтер-
нативы тому образу жизни, который описали Дикенс, Бальзак и
другие великие, писавшие о капиталистическом обществе XIX ве-
ка. На всю жизнь у меня осталась в памяти экскурсия в Иваново-
Вознесенск - теперь просто Иваново, и посещение рабочих казарм
с их подслеповатыми окнами, затхлым воздухом, двухэтажными на-
рами в комнатах-пеналах, на которых ютились по две семьи. А
ведь рядом были светлые виллы и выезды рысаков.
Я никогда не мог отрешиться от того чувства глубочайшей
несправедливости, которая лежит в основе капиталистического
общества, забыть о том, что оно возникло из горя согнанных с
земли миллионов разороённых крестьян, горя тех, кому было не-
куда податься кроме фабрики. Мне всегда казалось, что мог быть
и другой путь промышленного развития человечества.
Даже оказавшись на Западе и увидев сколь жизнь там непо-
хожа на стандарты капитализма, внушаемые нам книгами прошлого
века и пропагандой, я не отрешился от своих симпатий. Я пола-
гал, что социализм не может не быть привлекательным для поис-
тине интеллигентного человека. Думаю так и сейчас, хотя пони-
маю, что социализм - не более чем утопия. Но всегда существо-
вали утопии, людям необходимы сказки! Пусть одной из них и ос-
танется социализм.
Через-чур тяжела была судьба моей семьи, да и сам я пере-
жил немало, чтобы не видеть весь ужас окружавшей меня русской,
советской действительности. Но я старался не связывать его с
социализмом и много размышлял о том, как её можно исправить.
Самым страшным мне представлялась беспомощность человека перед
лицом власти, её монополизм, поднимавший наверх людей духовно
ущербных, обладавших психологией люмпенов, которые из за свое-
го интеллектуального и духовного убожества отказывают нации в
возможности развернуться, раскрыть свои истинные спосбности,
скованные разной сволочью, которая о людях и думать не способ-
на. Но ещё страшнее, как я сейчас понимаю, люмпен одетый в то-
гу демократа.
В своих обществоведческих взглядах я долгое время был
весьма близок к марксизму, однако не связывал происходящее у
нас в стране напрямую с реализацией идей марскизма, а полагал
происходящее, случайной и крайне опасной флуктуацией. И только
тогда, когда в 70-х годах я стал профессионально заниматься
проблемами эволюции биосферы, теорией самоорганизации материи
и универсальным эволюционизмом в самом широком смысле этого
слова, я начал понимать, сколь были убоги наши многие предс-
тавления, особенно марксистская философия истории с ее предс-
тавлениями об упорядоченной чреде формаций.
На мои взгляды повлиял один эпизод, в целом очень незна-
чительный, но, как это часто бывает, повернувший мысли в
другую сторону.
В начале зимы 39-40-го года во время финской войны я был
мобилизован в армию в качестве лыжника. Слава Богу, непосредс-
твенно в боях мне не довелось участвовать, но месяца три я
прожил на Севере Карелии и готовил группы лыжников. По вечерам
в командирском бараке велись долгие и, наверное, очень смешные
дискуссии. Замечу, что командиры этих лыжных групп были преи-
мущественно мобилизованные студенты, то есть люди достаточно
образованные. И вот однажды на полном серьёзе обсуждался воп-
рос - а почему же финны нам не сдаются? Ведь мы же идем их ос-
вобождать от ига капитализма! А кто то вспомнил Бабеля. В ка-
ком то рассказе подобный вопрос задает красноармеец, во время
войны с Польшей. Но на этого знатока литературы зашикали - к
этому времени Бабель уже был расстрелян. Пришел комиссар наше-
го батальона и кто то ему задал тот же вопрос о причинрах
отсутствия классовой солидарности у финнов, добавив при этом
-"так что же лозунг "пролетарии всех стран соединяйтесь", се-
годня уже больше не работает?"
Я не помню, что нам на это сказал комиссар. Вероятно неч-
то невразумительное, потому что я долго лежа на нарах не мог
уснуть, размышляя на эту же тему. Так что же, пролетарии не
так уж хотят объединяться и классовая солидарность не такой уж
магнит, который притягивает друг к другу людей одного класса,
но разной национальности. И даже вставал крамольный вопрос - а
может быть и вообще всё не так, как нас тому учат?
В марте 40-го меня демобилизовали, но эпизод с финнами не
прошел даром.
Я стал постепенно понимать насколько жизнь сложнее любых
кабинетных схем, какими бы логичными они не казались. И у меня
понемногу стала складываться собственная система взглядов. Но
и гораздо позднее, уже понимая, неизбежность расставания с ил-
люзией социализма я не мог не испытывать чувства грусти, как в
детстве при окончании хорошей и доброй сказки.
Но представления об интеллигентности, усвоенные в раннем
детстве не изменились. Они стали только наполняться новым со-
держанием. И оно приводило меня постепенно к пониманию её ос-
обой роли в общественном развитии и смысле словосочетания "от-
ветственность интеллигенции".
Тема интеллигенции и эволюция моих обществоведческих
взглядов были у меня неразрывно связаны между собой. Начало
ревизии своих воззрений, может быть более точно - начало их
формирования, я связываю с одной книгой Карла Каутского, того
самого, кого Ленин называл ренегатом. В 1909-ом году в Петер-
бурге была издана на русском языке его работа:"Античный мир,
иудейство и христианство". В ней подробно описывается посте-
пенное перерождение коммунизма первых христианских общин в
деспотическую иерархию католической церкви с ее безапеляцион-
ностью канона и кострами инквизиции. И кончает Каутский свою
книгу вопросом - не разовьёт ли современный коммунизм такую же
диалектику, как и христианский, превратившись однажды в неко-
торый новый организм эксплуатации и господства? Умным челове-
ком был этот "ренегат"!
Может быть существуют некие законы эволюции организации
подобные законам биосоциальным. Ведь еще Цицерон писал о том,
что монархия неизбежно вырождается в деспотию, аристократия в
плутократию, а демократия в хаос. Но с другой стороны, ведь
биосоциальным законам человечество смогло противопоставть
нравственность, право, законы государства и ограничило, тем
самым их эффективность. Может быть и здесь ум и таланты тех,
кто способен заглядывать вперед, смогут преодолеть это неиз-
бежное вырождение? Вот так у меня постепенно и возникло предс-
тавление об ответственности тех, кого хочется назвать впередс-
мотрящими, кто обладает нужными знаниями, кто способен не за-
мыкаться в свою скорлупу, для кого слово сочетание "нравствен-
ные начала" не пустой звук, одним словом - интеллигенции.
Через несколько лет во Франции я прочел книгу Хайека:"До-
рога к рабству". Она тоже произвела на меня большое впечатле-
ние и заставила о многом подумать. Но тогда я уже был значи-
тельно более самостоятелен во взглядах. Далеко не всё я мог у
него принять, а кое что готов был и оспорить. Мне показалось,
что Маркс и Хайек в чем то друг друга дополняют. Но об этом я
скажу позднее.
Таким образом, то представление об интеллигенции и интел-
лигентности, которое у меня сформировалось не всегда соответс-
вует общепринятому. Но именно сочетание гражданственности с
нравственным началом и гуманистической системой обществовед-
ческих суждений у меня и связывается с понятием интеллигент-
ности. В гораздо большей степени, чем с понятием интеллектуал.
ГРЫЗЛОВ И ЛУНАЧАРСКИЙ
Слово "интеллигент" я впервые услышал , вероятнее всего,
от отца. Причем как осуждение человека в неинтеллигентности,
то есть в отрицательном контексте. На Сходне в двадцатых годах
жило и имело хорошую дачу некое семейство то ли Семенковых,
то ли Семененковых. В памяти остались большие и светлые комна-
ты, красивая мебель. Был рояль: кто то из семьи любил музици-
ровать. Было много книг в дорогих переплетах. Семенковы были
людьми явно образованными. Был там и мальчик, примерно моего
возраста. Вероятнее всего, как я сейчас думаю, это была семья
преуспевающего нэпмана, которых в те годы было немало. В конце
20-х годов они всей семьей уехали за границу.
Несмотря на внешнюю респектабельность Семенковых, отец
несколько раз говорил о том, сколь они не интеллигентны, как
всегда они врут, даже в мелочах, сколько у них внутреннего
хамства, как они не умеют уважать труд других людей. Мне труд-
но судить о причинах такой оценки, но отец, насколько я помню
очень не любил говорить плохо о людях. Во всяком случае, я
довольно рано понял, что нельзя отождествлять образованность и
интеллигентность, которая суть некая высшая категория. "Интел-
лигентность", это свойство людей обладать особым духовным ми-
ром и духовными потребностями, это способность ценить и ува-
жать духовный мир другого человека, может быть и очень непохо-
жий на собственный. И среди интеллигентных людей могут быть
представители самых разных сословий и профессий. Вот такова
была моя первооснова понимания интеллигентности, на которую
нанизовалось множество конкретных обстоятельств.
В нашем доме на Сходне было три печки, которые в те дале-
кие 20-е годы топили дровами. И все три печки клал один и тот
жн печник Иван Михаилович Грызлов. Он был, прежде всего масте-
ром в том самом настоящим понимании этого слова, которое хо-
чется писать с большой буквы. И брал за свою работу дорого -
грызловская работа должна была цениться. Как то он переклады-
вал одну из наших печек. Работа была закончена и дед уже соби-
рался заплатить ему за работу. Но Ивану Михаиловичу что то в
печке не понравилось. Он остановил деда и сердито сказал:"По-
годи Сергей Васильевич. Ты в печах ничего не понимаешь. А при-
дет понимающий и спросит - кто клал?. Ты что ему скажешь?
Грызлов". И на следующий день он всю работу сделал заново.
Но не только порядочностью мастера и уважением к собс-
твенной профессии Иван Михалович был мил моему деду. Он о нем
говорил так: умнейший и интеллигентнейший человек. Дед любил
поговорить с ним о том, что твориться в мире. Говорили они
долго, неторопясь внимательно вслушиваясь в слова друг друга -
старый железнодорожный инженер в генеральских чинах и уже
тоже очень немолодой печник. Любила Ивана Михаиловича и моя
бабушка и когда он к нам иногда днем заходил, то бабушка его
обычно угощала чаем и с удовольствием с ним пускалась в разго-
воры. И эта симпатия и его любовь к чаю, обошлись однажды для
бедного Ивана Михаиловича весьма недешево.
Как то Иван Михаилович зашёл к нам и по традиции бабушка
предложила ему выпить чаю. Он с охотой согласился. Чай он пил
в прикуску, любил его очень крепким и пил много, особенно,
когда разговор был ему интересен. Но тут в моем рассказе я
должен сделать маленькое отступление. У бабушки, как и у боль-
шинства пожилых людей был крепковат желудок. И она пила на
ночь завар александрийского листа. Теперь его стали называть,
кажется,"сена". И всегда на кухне стоял чайник с его заваркой.
На вид это был очень крепко заваренный чай, а на вкус? Но о
вкусах не спорят.
Разговор в тот день с бабушкой был, видимо, Ивану Михало-
вичу очень по душе и он пил, похваливая чай, стакан за стака-
ном. И выпил весь чайник. Когда Грызлов ушёл, бабушка вдруг
обнаружила, что она по ошибке наливала Ивану Михаиловичу вмес-
то обычного чая завар александрийского листа. Чем окончилась
эта история и как перенес пожилой человек такую порцию слаби-
тельного я, к сожалению, не знаю. Но отношения сохранились са-
мые добрые.
В жизни я не раз убеждался, что среди простых русских лю-
дей нередко встречаются люди глубокой интеллигентности, со
своей системой взглядов, выработанных долгим размышлением и
природной мудростью. Таким был и мой старшина Елисеев, с кото-
рым я провел бок о бок несколько трудных фронтовых лет.
И еще один эпизод, повлиявший на мое отношение к проблеме
интеллигенции.
Отец был исключен из состава сотрудников Московского уни-
верситета сразу же после революции. Но всё время мечтал и на-
деялся вернуться к преподавательской и научной деятельности.
Однажды, по совету своих университетских учителей, он написал
письмо Луначарскому с просьбой восстановить его в числе сот-
рудников университета на любых условиях. Тогда времена были
иные чем теперь и несмотря на всю их суровость, члены прави-
тельства иногда отвечали на письма. Луначарский пригласил отца
приехать к нему на дачу. День был воскресный и отец уехал на
встречу окрыленный и полный надежд. Вернулся он поздно вече-
ром, очень расстроенный и весь дрожал от обиды.
Как оказалось никакого серьёзного разговора, на что наде-
ялся мой отец, так и не состоялось. Собственно говоря, разго-
вора и вообще на было. Отец даже ничего и не смог сказать Ана-
толию Васильевичу, которого все считали интеллигентнейшим
человеком, чуть ли не совестью партии.
Луначарский принял отца в холле большой двухэтажной дачи
и довольно долго заставил его там ожидать. Затем он спустился
к нему в халате, который был едва застегнут. Держа в одной ру-
ке письмо, а другой придерживая полы халата и даже не предло-
жив сесть, Анатолий Васильевич начал сразу говорить на повы-
шенных тонах:"Как Вы можете мне писать такие письма. Неужели
Вы и те, которые за Вас ходатайствуют не понимают, что вы
здесь ни кому не нужны, что вам никто никогда не доверит обу-
чать студентов. Скажите спасибо, за то, что партия вас пока
терпит". И так далее и всё в таком же духе.
Все надежды отца рухнули, причем, на всегда! А ему тогда
еще не было и сорока. Он был сильный и энергичный человек. И
его действительно самым большим желанием было служить России.
Можно представить себе его состояние! И сцена возвращения отца
у меня и сейчас перед глазами - отец весь поникший сидит в
столовой на стуле. Дед стоит посреди комнаты. Отец говорил,
что то в таком духе: "Он же министр, не может же министр не
понимать, что России без грамотных людей не обойтись. Да и как
он мог вести себя так, как барин с холопом? Ведь он же интел-
лигентный человек?" Дед подошёл к отцу и положил ему руку на
плечо: "Успокойся малыш - так дед всегда звал отца, какой он
интеллигентный человек. Хам он. И всё. Я тебе еще в 903-м году
показывал его писания о Чехове, где он говорит о том, что Ан-
тон Павлович, что и умеет делать, так это пускать слюни по по-
воду судьбы трех сестер. Да может ли разве интеллигентный че-
ловек, да еще русский так не понимать Чехова? А кто Блока го-
лодом сморил. Был самовлюбленным хамом , таким и остался. А
ты... министр, интересы России..." И т.д. Гумилева еще вспом-
нил.
Финал разговора я тоже помню. "Ну будет ли когда нибудь в
России интеллигентное правительство?" На этот вопрос-крик дед
реагировал очень спокойно - "Не волнуйся будет! Будет! Только
твои "интеллигенты" такое еще наворотить сумеют, что сам не
обрадуешься!" - Я уже рассказывал о том, что главной бедой
России дед считал февральскую революцию и тех интеллигентных
людей, которые разрушили в России власть.
Вот так - будучи десятилетним мальчишкой я уже знал, что
печник Иван Михаилович Грызлов интеллигентнейший человек, а
Анатолий Васильевич Луначарский, хам и прохиндей, не имеющий
никакого отношения к русской интеллигенции. С такими разноре-
чивыми представлениями об интеллигенции я входил в жизнь. А в
целом, как я сейчас понимаю, эти взгяды были правильными, или
почти правильными. Я тогда уже четко понял, что не только и не
столько образование, но и определенное нравственное начало
должно быть заложено в человеке, для того, чтобы он имел право
считаться интеллигентным. Но и этого мало: интеллигенту должны
быть присущи определённые интересы, выходящие за пределы его
профессии, его семьи, его повседневности.
ОСТАТКИ РАЗБИТОГО В ДРЕБЕЗГИ
Году в пятьдесят девятом мне довелось провести пару меся-
цев в Фонтенбло, в центре, который занимался проблемами управ-
ления техническими системами. Тогда Франция еще входила в во-
енную организацию НАТО, которому и принадлежал этот центр.
Никто, в том числе и я сам не понимали, почему меня туда не
просто допустили, а даже и пригласили. И почему НАТО мне пла-
тило деньги. И неплохие! Я думаю, что всему вина - перебюрок-
ратизация, которая на деле означает "бардак". А его во Франции
не меньше чем у нас. Вероятно и в НАТО тоже. Впрочем никаких
секретов я там для себя не открыл, а уровень управленческой
науки оказался существенно ниже чем у нас. И чем я ожидал. Да
и использовать компьютеры, в то время мы умели получше чем
французы. Впрочем, всё, что там делалось, хотя и не было очень
интересным, но подавалось, как самое, самое,.... Французы и
вправду все умеют подавать. Нам бы так научиться как они,
превращать рахитичных и плоскогрудых горожанок в принцесс, а
перемороженную треску - в лабардан, о котором писалось еще во
времена Петра Великого. Но мне грех было жаловаться на что ли-
бо, поскольку я оказался окруженным вниманием и заботой.
Никаких особо интересных дел, с научной точки зрения, там
не было, хотя и встречался я со многими довольно известными
людьми. В это время там был и американец Калман, человек при-
мерно моего возраста, но к тому моменту он уже был сверхзнаме-
нит, как автор "фильтра Калмана". Мне он показался человеком
не очень образованным, во всяком случае по московским матема-
тическим меркам, надутым и с огромным самомнением - свойством
весьма обычным для американцев. В общении он был не очень при-
ятен и я старался его избегать.
И честно говоря, моя основная жизнь протекала вне центра,
хотя я там бывал 5, а то и 6 дней в неделю, что впрочем не ме-
шало мне наслаждаться давно забытым бездельем.
Устроен я был тоже очень неплохо. Поселили меня в Латинс-
ком квартале, кормили в Фонтенбло бесплатно, да еще давали в
день 60 франков, что по тем временам позволяло жить весьма
свободно. Для сравнения - месячное жалование полного профессо-
ра составляло тогда около 3000 франков, на которые надо было
содержать дом, семью, (любовницу) и самому как то кормиться.
Но самое глвное - мне дали машину! Им видите ли было дорого
возить меня из Парижа в Фонтенбло: "не согласится ли господин
профессор сам сидеть за рулем казённой машины. Мы, конечно,
его можем устроить в гостиннице Фонтенбло. И тогда можно будет
обойтись без машины. На Ваш выбор, господин профессор". Стоит
ли говорить о том, какой выбор я сделал?
Машину, которую я получил и использовал без каких либо
документов - Рено-5 или Рено-6 была довольно посредственная по
европейским стандартам. Но по сравнению с моим задрипанным
москвичем-406, полученная машина была совершенно раскошна.
Когда я приезжал на работу, то отдавал ключи от машины некой
даме и её - не даму, а машину, чистили, заправляли и я не знал
никаких забот.
В этих условиях заниматься фильтром Калмана или методами
оптимального управления было, по меньшей мере, неразумно. Тем
более, что Фонтенбло по дороге к замкам Луары и прочим достоп-
римечательностям, которые каждый русский знает по романам Дюма.
Теперь, оглядываясь назад, я вижу, сколь правильно я тог-
да вёл себя, тогда, тридцать с лишним лет тому назад, когда
все наши действия были скованы веригами "кодекса коммунизма" и
жесточайшей регламентацией. Никогда больше я не был за грани-
цей столь свободен и материально обеспечен, одновременно. И
месяцы предоставленные мне судьбой я жил непохожестью чужой
жизни. Я впитывал в себя эту "фантастическую непохожесть",
старался многое понять и, как это, пришедшее мне понимание
оказалось нужным в будущем! Как оно мне помогло в становлении
собственного "Я".
По характеру своей деятельности мне приходилось иметь де-
ло не только с математиками, но и инженерами-электронщиками. И
среди них я встречал довольно много людей с русским фамилиями.
Преимущественно, это были люди моего возраста или чуть
по-старше, получившие образование уже во Франции и покинувшие
родину в детском возрасте, но еще хорошо говорившие по-русски.
Среди них были люди и постарше, отторгнутые Советами еще в
средине 20-х годов.
Знакомства устанавливались непроизвольно, однако насторо-
женность сохранялась довольно долгое время. У них вызывали по-
дозрение моя раскованность, пусть неважный, но свободный фран-
цузский язык и даже то, что я оказался в натовском центре. Но
русские, есть русские - как они не похожи не французов! Их ду-
ши постепенно раскрывались и я был принят в русское "техничес-
кое братство": меня приглашали в гости, мы вместе ездили на
экскурсии, ходили в театр ...Я беседовал с русскими специалис-
тами, которым французская электротехника и электроника во мно-
гом обязаны своими успехами.
Но мне довелось прикоснуться там и к другому миру, миру
русской гуманитарной мысли.
Как то в обеденный перерыв я гулял по дворцовому парку
Фонтенбло. И обгоняя двух беседующих немолодых людей, я вдруг
услышал русскую речь. Я извинился и задал по-русски какой то
незначительный вопрос. Они ответили тоже по-русски и мы посте-
пенно разговорились. Один из гулявших оказался хранителем му-
зея Фонтенбло профессором Розановым, одним из родственников
знаменитого Василия Васильевича Розанова.
Завязалось знакомство. Началось все с книжек, которые мне
давал читать мой новый знакомый. Главным образом русских авто-
ров, живущих в эмиграции. Тогда я впервые познакомился с Бер-
дяевым, Ильиным. Прочел по французски Хайека "Дорогу к рабс-
тву", читал русские газеты - всё было чертовски интересно! По
субботам - тогда во Франции существовала ещё шестидневная не-
деля, а в субботу был укороченный рабочий день, после работы я
заходил к Розановым пить чай. Они жили в казённой квартире в
одном из крыльев дворца. Собирались на открытой веранде, где
мадам Розанова накрывала настоящий русский чай с самоваром и
собственного изготовления вареньем. Бывали и пироги. Эти суб-
ботние посиделки мне были очень приятны - они так мне напоми-
нали своей манерой разговоров и домашним вареньем наши суббот-
ние вечера 20-х годов.
На эти субботние чаи обязательно кто-нибудь приезжал -
собиралось небольшое русское общество. По моему, основной при-
чиной сборов была не традиция, а моя персона - гостей угощали
не только домашним вареньем, но и настоящим московским профес-
сором.
Одним словом, создалась уникальная возможность познако-
миться с "осколками разбитого в дребезги". С кем я только там
не встречался? Особенно запомнилась встреча с дочерью великого
русского микробиолога, основателя института экспериментальной
медицины в Петербурге С.Н. Виноградского. Она близко знала
многих представителей великого русского естествознания. Так
она втречала Вернадского во время его пребывания в Париже в
двадцатых годах, участвовала с ним вместе в семинарах Бергсона
и помнила как Ле-Руа, на одном из этих семинаров, предложил
термин "ноосфера", который тогда я впервые и услышал. О Вер-
надском в те годы я ещё почти ничего не знал.
Эта дама была уже очень немолода. Я отвез ее на машине в
Париж и еще однажды с ней виделся. Она мне рассказывала инте-
ресные детали их жизни во время окупации Франции, о том, как
Сергей Николаевич Виноградский вместе с одним застрявшим в Ев-
ропе молодым американцем проводили эксперименты в домашней ла-
боратории где то в окрестностях Парижа. Я невольно подумал о
том, насколько немецкая окупация Франции была непохожа на то,
что происходило у нас в России - кому там было до эксперимен-
тов, да еще в домашней лаборатории? Рассказала она и о том,
как Сергей Николаевич написал книгу - учебник по микробиологии
и послал после войны ее Президенту нашей Академии, с надеждой,
что ее напечатают по-русски для русских студентов и многое
другое. Она знала и других моих знаменитых соотечественников.
Так я узнал о том, что В.А.Костицын, несмотря на преклонные
годы участвовал в Сопротивлении, и о его грустных последних
годах, когда ему было Советским правительством отказано в
просьбе о возвращении.
Однажды на субботнюю веранду привезли Александра Бенуа -
это было, кажется за год до его кончины. Он с грустью расска-
зывал о своей эпопеи превращения в эмигранта. Как я понял, он
просто не получил обратной визы из заграничной командировки,
какая тогда требовалась. А в те годы он был первым хранителем
Эрмитажа. Другими словами, Советское правительство просто не
разрешило директру Эрмитажа возвратиться из служебной команди-
ровки к себе на Родину.
Накануне памятной субботы я был в Grande Opera и разгля-
дывал шагаловскую роспись. Честно признаюсь - я не поклонник
позднего Шагала и мне не очень нравятся его летающие витебские
человечки. Тем более неуместными они мне показались в первом
театре Франции. И я сказал о том, что меня удивляет постепен-
ная потеря французами их вкуса и артистичности. Мои суждения
были с удовлетворением приняты чаевничающим обществом. Этот
микроэпизод протянул еще одну ниточку между мной и моими быв-
шими соотечественниками - мы одного рода племени. Это чувство
было приятным: большевики приходят и уходят, а Россия оста-
ется!
Одним словом, я имел самые широкие возможности прочесть
многие страницы удивительнейшей истории русской интеллигенции.
Но с легкомыслием молодого варвара, (хотя я был уже не так мо-
лод - к этому времени мне пошёл уже пятый десяток) всё слышан-
ное и виденное я воспринимал в качестве экзотики и дополнения
к тем туристским впечатлениям, которые мне неожиданно дала не-
ожиданная двухмесячная командировка в страну Дартаньяна. И у
меня не осталось ничего кроме спутанных воспоминаний.
Но восстанавливая разговоры и впечатления, я понимаю те-
перь, что судьба сводила меня с людьми глубоко трагичной судь-
бы. И хотя все мои новые знакомые были неплохо устроены, а по
нашим советским меркам, они были просто богаты, жить им было
очень непросто. Иметь в кармане французский паспорт и некото-
рое количество франков, еще не означает быть французом. И они
всюду были чужаками. И самое главное - они продолжали думать о
России, они жили Россией, как я, как мои друзья живут ей сей-
час, как мы жили ей всю жизнь. Именно этим они и отличаются от
современной эмиграции, которая бежит от дороговизны, от "кол-
басной недостаточности", о будущем России не думает и хочет
по-быстрее натурализоваться. Мои тогдашние знакомые не собира-
лись превращаться во французов.
Многие из них подумывали о возвращении в Россию. Кое кто
даже говорил со мной об этом. И спрашивал совета. Что я мог
ответить?
Если речь шла о специалистах, об инженерах, то я прекрас-
но понимал, что наш советский инженерный корпус был тогда не-
измеримо сильнее французского и прямой нужды в их переезде не
было, хотя большинство из них безусловно нашло бы себе достой-
ные места в той же сфере ВПК. Но допустят ли их до такой рабо-
ты наши всесильные органы? Я рассказывал о трудностях и, вспо-
миная собственную судьбу, не очень советовал торопиться.
Иное дело гуманитарная интеллигенция - её нам, конечно,
катастрофически нехватало. Советские гуманитарии тех лет - я
не говорю о небольшой группе зарождавшихся "шестидесятников" и
отдельных молчащих мыслителях, представляли собой очень неп-
риглядное явление. Флаг держали приспособленцы и в науке и
искусстве. Разве они допустили бы какую-нибудь конкуренцию?
Тем более людей более широкого кругозора и более высокой куль-
туры. Да и принципы соцреализма - допустило бы ЦК, даже в пе-
риод хрущёвской оттепели, возрождение старого российского ли-
берализма и разномыслия? Ответ для меня был однозначен и я
уходил от разговоров связанных с проблемой возвращения - мне
не хотелось огорчать моих любезных хозяев.
Одно я понимал точно - в постбольшевистское время, кото-
рое неизбежно настанет, нам больше всего будет недоставать
гуманитарной культуры.
ГОСУДАРСТВО И НАРОД, БАЗИС И НАДСТРОЙКА
На протяжении многих лет у нас формировалось превратное
представление об интеллигенции и её месте в обществе. Конечно,
понятие "интеллигенция" неотделимо от интеллектуальной дея-
тельности - не от интеллектуального труда, а от духовной жизни
человека, общества. Далеко не всякий интеллектуал - интелли-
гент и наоборот. Но связь интеллигенции и "надстройки" - неос-
порима: интеллигенция - её носитель.
Взаимоотношение базиса и надстройки у нас трактовалась до
удивительности примитивно. Надстройка, то есть интеллектуаль-
ная и духовная жизнь общества представлялась не просто как не-
что вторичное по отношению к базису, а почти как его следс-
твие. В таком контексте роль духовного начала, традиций его
народа, его истории рассматривалась лишь с утилитарных пози-
ций. А интеллигенция - как "прослойка", задача которой состоя-
ла в выполнении задаваемой ей квалифицированной работы. Именно
"задаваемой". Считалось, что содержание этой работы, в том
числе и творческой, - прерогатива не интеллигенции, не твор-
ческой личности, а государства "рабочих и крестьян", которое
само знает, что нужно народу. И интересы государства отождест-
влялись с интересами народа. Оно само знает, каковы интересы
народа. И интеллигенция должна была выполнять "социальный за-
каз" - такова была общепринятая доктрина.
В действительности всё бесконечно сложнее. Во-первых, ин-
тересы государства и народа - совсем не одно и то же. В либе-
ральном обществе - государство лишь один из институтов
гражданского общества и он, разумеется, неспособен отразить
всю палитру общественных интересов. Тем более в тоталитарном
обществе, ибо в нем государство действует, следуя определенной
доктрине. А всякая доктрина представляется справедливой лишь
определенной и довольно узкой группе людей. Значит, какова бы
ни была организация общества, интересы государства никогда не
могут быть тождественными интересам народа - понятие, которое
еще следует расшифровать. В лучшем случае случае они могут бо-
лее или менее соответствовать интересам тех или иных групп лю-
дей.
Во-вторых, в определенных условиях духовный настрой об-
щества, система утвердившихся моральных и этических норм и
шкала ценностей, формирование которых далеко не всегда мы спо-
собны объяснить, могут оказаться не только следствием, но и
причиной глубочайших перестроек общественной организации. И
эти изменения на долгие годы могут определять развитие того
самого базиса, следствием которого надстройка, казалось бы, и
должна являться.
Особенно велико влияние надстройки на структуру базиса и
жизнь народа в критические периоды. Вот почему история наших
ближайших десятилетий, развитие экономики, условия жизни будут
в очень большой степени зависеть от тех идейных и нравственных
начал, которые сейчас формируются.
Значит сейчас, не на правительство и государство, а имен-
но на интеллигенцию ложится основной груз понимания сегодняш-
ней ситуации и сопоставления альтернатив развития. Именно ин-
теллигенции предстоит разобраться в том, что и почему происхо-
дит, что следует сохранить из прошлого: глобальный нигилизм
очень опасен. он иссушает душу народа, несет озлобленность,
лишает людей одного из самых замечательных свойств, присущих
человеку - умения прощать. Вот в таком контексте нам и
предстоит критический пересмотр многих положений этики и
нравственности, которые за три четверти века стали хрестома-
тийными. И нельзя сводить мораль лишь к надстройке и общест-
венному сознанию. Она уходит в глубину подсознания - она свя-
зана с основами человеческого общества, как такового, хотя
каждой нации, каждому классу и даже каждой общественной группе
свойственны собственные нормы поведения. В конечном счете по-
нятия добра и зла, вечных истин - это концентрированный опыт
рода человеческого от первых этапов антропогенеза до сегодняш-
него дня.
Как и многие, я полагаю, что материальное бытие первично.
Но это лишь общее философское положение. В реальности матери-
альное и духовное начала слиты воедино множеством апосредован-
ных связей. И носят они неоднозначный, а порой и противоречи-
вый смысл.
Цивилизация и нравственность совсем не синонимы. И в тоже
время они неотделимы. Нравственность - это сердцевина цивили-
зации. Можно с этим соглашаться или нет. Но для меня это
аксиома - изначальный постулат, ибо я глубоко убежден, что лю-
бая цивилизация, потерявшая нравственность, потерявшая свою
духовность или даже просто с ослабленными моральными устоями,
обречена на деградацию, на постепенное вырождение и её ожидает
уход с исторической сцены. Мало ли примеров нам дает история
для подтверждения сказанного? Достаточно вспомнить историю
Древнего Рима. Почитайте того-же Каутского.
Цивилизация не тождественна и понятию "культура". Это то-
же одна из составляющих цивилизации, и, как таковая, она опре-
деляет нормы поведения людей. Она переплетается с моралью и
является одним из способов , может даже важнейшим, обуздания
дикости, агрессивности, доставшихся нам от наших далёких пред-
ков и которые, увы, записаны в наших генах, как и биосоциаль-
ные законы, составляющими которых они являются.
Никогда нельзя забывать того, что общий предок всех ныне
живущих людей - кроманьёнец биологичеки сформировался много
десятков тысяч лет тому назад, когда он жил в окружении могу-
чего зверья и его психическая конституция была приспособлена к
почти звериному бытию тех далеких времён. И совершенствование
человека прекратилось уже именно тогда на исходе древнего ка-
менного века. Значит, психические и физиологичекие особенности
человека, заложенные в наших генах, то что мы сейчас наследу-
ем, не могли быть ничем иным, как результатом приспособления к
условиям жизни предледниковых эпох. И они совершенно не соот-
ветствуют современным условиям технического сверхмогущества и
стремительного нарастания знаний в самых разнообразных сферах.
И те биосоциальные законы, которые регулировали жизнь перво-
бытного стада, свою биологическую неполноценность, то есть
несоответствие своей природы изменившимся условиям жизни, че-
ловек должен уметь своевременно скомпенсировать правилами об-
щежития, новой нравственностью. Иначе беда, иначе катастрофа!
В этом и состоит смысл общественной фазы эволюции общества,
которое должно уметь вводить в атомный век и приучать жить в
нём охотников за мамонтами.
Вот почему сегоднzшнее общество не сможет жить без "ду-
ховной цивилизации", без культуры, искусства, вот почему чело-
веку необходимы законы цивилизованного поведения, включающие в
себя всю совокупность запретов, или табу, как они назывались
на заре цивилизованной жизни, или юридических норм и нравс-
твенности, как мы привыкли их называть сегодня. И роль всех
этих неэкономических, "надстроечных" факторов в судьбах чело-
вечества будет нарастать не менее быстро, чем будет расти
сложность нашей жизни, сложность и объем того, что мы привыкли
называть базисом.
Цивилизация и ее составляющие - нравственность, культура,
законы (юридические нормы) - обеспечивают преемственность по-
колений, приемственность поведения и образа мышления людей.
Это своеобразная память людская, память о том положительном
опыте, который накопило человечество с древнейших времен. И
она всегда открыта для будущего. Все богатства человеческой
цивилизации не дают нам жёстких регламентаций при выборе наших
действий. В этом отношении они действуют совершенно иначе чем
условные рефлексы. Но они всегда выступают источником поиска в
преодолении накатывающихся трудностей. Это вехи, показывающие
направление брода в потоке событий, именуемых историей.
Цивилизация - это и одновременно фильтр, отсеивающий ложь
всех видов от истины, которую мы и не всегда знаем, но которая
необходима людям как воздух. Первый признак упадка цивилизации
и деградации народа - это распространение лжи. Становясь нор-
мой общества, она подобно метастазам, начинает пронизывать об-
щественное поведение и общественное сознание, лишает его силы,
надежды оптимизма ...Лишает веры в человека, в его способность
к целенаправленным коллективным действиям.
Цивилизация - это тонкая нить, связывающая прошлое и бу-
дущее. Если происходит её обрыв, то надо начинать всё или поч-
ти всё сначала. А это, по-видимому, далеко не всегда и возмож-
но. И тогда общество снова погружается в невежество и дикость.
Вот почему ослабление или даже быстрое изменение всего комп-
лекса особенностей общественных отношений, общественного соз-
нания и общественного поведения, которые формировались поколе-
ниями, означает для нации в большинстве случаев катастрофу и
постепенный уход с исторической сцены.
Я много занимался анализом возможных последствий ядерной
войны, пытался думать о том, что может произойти в результате
других экологических катаклизмов. В конце концов у меня воз-
никло представление об экологическом императиве и его неизбеж-
ном спутнике - императиве нравственном. И я пришёл к убежде-
нию, что обрыв нити между прошлым и настоящим представляет и
для отдельных народов и человечества в целом, смертельную
опасность, не менее страшную чем разрушение связей между че-
ловеком и природой. Такие размышления заставляют понимать,
скорее даже чувствовать, насколько цивилизация, культура,
нравственность - деликатные и хрупкие конструкции. Никогда
нельзя забывать о том, что это тонкие пленки, препятствующие
кипящему потоку человеческих страстей, и достаточно порой, ка-
залось бы, незначительного всплеска, чтобы этот поток снес
непрочные заслоны цивилизации и обнаружил бы первобытную при-
роду человека. Не это ли произошло в Иране, когда за считанные
месяцы он из века двадцатого снова оказался отброшенным в
восьмой? А разве в нашей истории не произошло нечто подобное?
Не об этом ли нас предупреждал Менеделеев в своих "Сокровенных
мыслях"? Вот почему сегодня, в наше смутное время, меня так
заботят те зыбкие мостки, которые связывают Россию времен её
серебрянного века с нынешней постбольшевистской Россией. Три
четверти века мы не только теряли, но и приобретали. Как опас-
но этого не заметить и отбросить приобретенное вместе со всем
тем страшным, что было в нашей жизни.
Цивилизация никогда не бывает безликой. У нее всегда глу-
бокие национальные и исторические корни - в языке, культуре,
религии, нравственных принципах. Если новые идеи и новые догмы
с ними не согласуются, то они отторагаются народом. Мы это
видим на собственном опыте. Один очень неглупый человек сказал
мне однажды: "Октябрь отбросил культуру совершенно чуждую
русскому народу, - культуру русской интеллигенции". В этой
фразе по меньшей мере две ошибки. Они тесно связаны между со-
бой и дают совершенно неверную трактовку проблемы "Октябрь и
судьбы культуры". Прежде всего, революция не приняла культуры
России и, отторая ее, отторгла и ее носителей - русскую интел-
лигенцию. Не народ, а революция! И, кроме того, никакой специ-
альной культуры русской интеллигенции, противостоящей культуре
народа, просто не существовало. Еще раз - была русская культу-
ра и её носитель - интеллигенция. Были и её истоки: культура
деревни и города, тоже отторгнутые Октябрем!
Такое отторжение было неизбежным. Вспомним историю Вели-
кой Французской революции - там ведь было почти то же самое.
Там даже придумали новые названия месяцев и новое летоисчисле-
ние. Любая революция - попытка построить нечто совершенно но-
вое, реализовать в стране новые формы жизни, новые формы куль-
туры, новые философию и миропонимание, утвердить новые ценнос-
ти, которые противостоят старым! Отсюда неизбежное отторжение
всего того, что было создано духовным миром народа и городом,
и деревней, и интеллигенцией. И попытка заменить отброшенные
ценности новыми, рожденными эйфорией победы, вероятно, сопутс-
твует любой революции.
Связь народа, культуры и его передовых представителей -
интеллигенции неоднозначна и противоречива. Верно и то, что
интеллигенция всегда была достаточно далека от народа: во все
времена народные массы не без труда усваивали её идеи, надеж-
ды, чаяния. Вспомним хотя бы историю хождения в народ. Недаром
также было и то, что до революции "господ" и "смердов" отлича-
ли даже по одежде. И не мешает вспомнить, что в 1917-18 годах
вместе с помещичьими усадьбами горели и замечательные библио-
теки и коллекции картин, не вызывая у зрителей и организаторов
пожаров никакого сожаления. Вспомним хотя бы судьбу усадьбы
Блока.
Вместе с тем культура и цивилизация в целом имеют всегда
глубокие народные корни. И интеллигенцию, так же как и её
культуру, нельзя отделить от народа, ибо народ - это дерево,
веками растущее на одной и той же земле. А интеллигенция по-
добна листьям этого дерева. К ним всегда идет благотворный ток
- от корней к листьям. Он им нужен для жизни - без него листья
увянут. Но вспомним также, что вместе с ними гибнет и расте-
ние, ибо всегда существует и обратный ток - сверху вниз, ток,
который укрепляет и ствол и корни, ток без которого растение
жить не может.
Носителями культуры является интеллигенция. Но не надо
ставить знака тождества между людьми умственного труда, служи-
телями культуры и интеллигенцией. Я знаю многих людей, как у
нас, так и за границей, занимающихся радиоэлектроникой, прогр-
аммированием, отличных мастеров своего дела, людей вполне ува-
жаемых, бесспорных итнтеллектуалов, которых в то же время я
никак не рискнул бы назвать интеллигентами. Сегодня науч-
но-технический прогресс стирает постепенно грани между белыми
и синими воротничками. И по образу жизни, и по характеру одеж-
ды, да и по материальной обеспеченности различные категории
людей теперь уже мало отличаются друг от друга. Но это вовсе
не означает, что численность интеллигенции заметно возрастает,
хотя её значение в судьбах человечества стремительно возраста-
ет.
Всем известно, что слово "интеллигенция" чисто русского
происхождения. И уже из русского языка оно перекочевало в за-
падные. Точного аналога нашего термина они не имеют. Широко
используемое слово "интеллектуал" совсем не является его экви-
валентом. Среди интеллектуалов, способных рассуждать о высоких
материях, я встречал не только людей интеллигентных, но и отк-
ровенных хамов, занятых устройством лишь собственных дел и по-
ведение которых никак не отвечает моим мерилам интеллигентнос-
ти. Во Франции в XVIII веке бытовало слово "философ". Я думаю,
что тот смысл, который тогда в него вкладывали, более или ме-
нее близок к нашему современному понятию "интеллигент".
Интеллигент - это всегда человек ищущий, не замыкающийся
в рамках своей узкой профессии или чисто групповых интересов.
Интеллигентному человеку свойственны размышления о судьбах
своего народа в сопоставлении с общечеловеческими ценностями.
Он способен выйти за узкие горизонты обывательской или профес-
сиональной ограниченности. Одним из первых, известных нам,
русских интеллигентов был Радищев. Я думаю, что одним из них
был и знаменитый протопоп Авакум. Впрочем, у любого народа
всегда есть интеллигенты.
Во второй половине XIX века в России возник довольно за-
метный слой интеллигенции со своим духовным миром, своими тра-
дициями, со своими слабостями, своей силой! С ним связаны те
удивительные взлёты русской культуры, которые дали миру заме-
чательных писателей, художников, музыкантов и, конечно, уче-
ных. Среди интеллигентов были люди разных сословий, и аристок-
раты, и крупные чиновники, и купцы вроде Третьяковыа или Ма-
монтова. Но все же в массе своей русская интеллигенция
комплектовалась из разночинцев и служилого дворянства.
И как бы ни были глубоки народные корни, интеллигенция в
немалой степени оторвана от народа, между ними всегда имеется
определенный барьер. И его не может не быть. Люди разные, и не
всем природой и судьбой дана способность абстрагироваться от
повседневных забот и думать о том, что "их непосредственно не
касается". Да и время для этого нужно, и образованность - не
лишний атрибут! А где всем этим запастись. Вот и возникает
постепенный отрыв интеллигента от земли, его породившей.
И тем не менее интеллигенция плоть от плоти, кровь от
крови своего народа. Более того, общий подъем культуры народа,
его образа жизни, его стандартов мышления, характера интересов
и самое главное - раскрытие творческого, духовного, нравствен-
ного потенциала народа обязаны прежде всего интеллигенции. Это
не просто листья, а именно энергетический блок растения, име-
нуемого народом, это тот механизм, который улавливает энергию
Солнца и с помощью хлорофилла питает все его остальные части.
И всё новое и полезное, в том числе и чувство красоты, гармо-
нии, даже если оно и зарождается в толще народа, как сквозь
фильтр проходит через интеллигенцию лишь затем, чтобы, порой
уже в совсем измененном виде, стать общим достоянием народа.
Эта роль интеллигенции особенно хорошо просматривается на эво-
люции образа жизни, характера и привычек народа.
Исчезновение интеллигенции или исключение ее из духовной
жизни общества - это трагедия для нации. Это может кончится её
нравственной смертью. И во всяком случае, это постепенный от-
ход народа от рампы истории в глубину её сцены. Восстановление
интеллигенции требует поколений. Нельзя говорить о "подготовке
интеллигенции". Развитие интеллигенции, её становление - про-
цесс, качественно отличный от подготовки квалифицированного
рабочего, инженера или физика-ядерщика. Это естественный про-
цесс саморазвития нации.
Во все времена, во всех странах интеллигенция вызывала и
вызывает подозрение высших слоев общества, и особенно власть
имущих. И не без оснований! Ей от природы свойственна извест-
ная фронда по отношению к любому режиму, чувство недовольства
происходящим, где бы и что бы ни происходило, неспособность
полностью адаптироваться к окружающему и безоговорочно прин-
ять существующее положение вещей, каким бы оно ни было. Это и
порождает подозрительное к ней отношение. Но именно в этом и
ее сила! Ибо чувство недовольства к настоящему и стремление к
поиску, к отысканию альтернативы установившемуся образу жизни,
осмыслению путей их исправления, - гарантия прогресса. Интел-
лигенция рождает иногда бунтарей, революционеров, но никогда
не рождает тиранов. Из ее среды выходят мыслители, художники,
но не сталины и гитлеры.
Интеллигенцию принято называть прослойкой, не относя её
ни к какому классу. Хотя и существуют выражения "буржуазная
интеллигенция", "пролетарская интеллигенция" и т.д., однако
подобные выражения не несут особого смысла, ибо интересы и це-
ли интеллигенции прямо никак не связаны с интересами того или
иного класса. Можно привести множество примеров, когда предс-
тавители, так называемой, дворянской или буржуазной интелли-
генции оказывались выразителями интересов пролетариата. И нао-
борот, выходцы из слоев рабочих могли оказаться в роли адвока-
тов буржуазии. Порождать интеллигенцию - это свойство народа,
его социальной и биологической природы, хотя, конечно, каждый
интеллигент, в зависимости от характера своего воспитания и
жизненной судьбы, отражает те или иные взгляды и традиции -
классовые, национальные...
Есть еще одна особенность интеллигенции, которая порой
раздражает государственных деятелей. Эта её тенденция к интер-
национализму, её космополитичность, если угодно. Интеллигент
от природы наделен способностью думать о вопросах общечелове-
ческих, к какой бы нации он не принадлежал, каково бы не было
его вероисповедание, партийная принадлежность и цвет кожи.
Нельзя, конечно, представить себе интеллигента вне националь-
ности, даже если он сам себя называет "гражданином мира". И
тем не менее интеллигенты разных стран легко находят общий
язык и общие интересы. Мне приходилось говорить с японцем о
русской музыке, с южноамериканцами об исламском фундаментализ-
ме. И мы были друг другу интересны, да и образ мышления у нас
оказывался достаточно схожим. Во всяком случае, я понимал
интеллигентного японца лучше чем работника партийного аппарата
или современного молодого бизнесмена!
Как-то в самолете из Брюсселя в Нью-Иорк, где-то в конце
70-х годов, я познакомился с одним бельгийским интеллигентом,
по специальности врачём. Когда мы стали говорить о его партий-
ной принадлежности - он читал "Drapeau Rouge", орган бельгийс-
кой компартии, то он, сказавшись беспартийным, тем не менее
назвал себя розово-зелёным. Приняв его манеру выражаться я
назвал себя красно-зелёным, добавив, что весьма активно и в
научном и в общественном плане занимаюсь проблемами энвайро-
ментального характера. И тут согласившись, что у нас есть ши-
рокая общая платформа для размышлений и действий, он поделился
со мной мыслями, которые мне действительно были близкими.
"Знаете, что отделяет нас, европейских интеллигентов ле-
вого толка, людей, которые с симпатией относятся к странам со-
циалистической ориентации, от всех вас, живущих за железным
занавесом? Наверное нет! Это слова вашего коммунистического
гимна.
Du passe faisons une table rase
Foule esclave, debout! debout!
их точное значение по-французски: из всего прошлого сделаем
чистую доску, и толпы рабов вставайте! вставайте!... Эти стро-
ки имеют несколько иное звучание, чем их русский перевод:
Весь мир насилья мы разрушим
До основанья, а затем
Мы наш, мы новый мир построим,
Кто был ничем, тот станет всем.
Значит по исходной французской версии, разрушить надо не толь-
ко мир насилья, но и вообще весь старый мир.
Прочтя мне эти строчки, мой сосед по самолету продолжал:
"Для того, чтобы с нами иметь дело вы должны нас понять.
Мы с большой симпатией относимся к идеям социализма, но не хо-
тим, чтобы судьба замков Луары была похожа на то, что происхо-
дило у вас в начале революции, мы не хотим, чтобы на месте
Реймского собора появилась лужа с хлорированной водой. Мы хо-
тим, чтобы все ценности тысячелетней цивилизации достались на-
шим потомкам. Так что - либо мы, либо чистая доска. Да и рабов
уже не осталось: где Вы найдете лионских ткачей?! И дальше в
таком же духе.
Как все подобные слова гармонировали с моим мировосприя-
тием, с тем, что я ещё ребенком слышал во время субботних ве-
черов у нас дома. А теперь такие мысли уже и не требуют комен-
тариев и доказательств - за последнюю сотню лет в нашем мире
многое изменилось и конец нынешнего века совсем не похож на
его начало. Резко возросла роль интеллектуального начала в
судьбах человечества, а следовательно, и роль интеллигенции,
значение культуры, духовного и гуманистического начал.
Но самое главное, что поняла, как я надеюсь, интеллиген-
ция конца нынешнего столетия - ничего и никогда нельзя уничто-
жать до самого основания и что только постепенная и очень ос-
торожная эволюция способна уберечь самое прекрасное и самое
хрупкое произведение человеческого гения - цивилизацию и куль-
туру, а значит и надежду на "человеческое существование".
В той модели социализма, которую пытались реализовать на
половине планеты, роль культурного наследия, роль национальных
традиций, его менталитета не только не недооценивалась, но и
не обсуждалась, сколь-нибудь серьёзно. Разве можно принимать
полуграмотную болтовню пролеткультовцев и их не менее грамот-
ных оппонентов в качестве попыток понять, что значит культура
народа? Предстоит ещё понять, что это его духовная жизнь, его
образование, традиции, наука, религия. Что всё это сцеплено
нерасторжимыми нитями, что всё это родилось не случайно ибо
бесконечно нужно народу. Но в те послереволюционные годы могли
говорить лишь только недоучки, а интеллектуальная Россия была
принуждена к молчанию. Это и послужило одной из причин того
нигилизма по отношению к духовным ценностям, по отношению к
интеллигенции, к интеллектуальной и духовной жизни, который в
конечном счете самым печальным образом отозвался на судьбах
нации.
Как иначе можно объяснить уничтожение храма Христа Спаси-
теля, построенного частично на народные деньги в память изгна-
ния Наполеона с нашей земли? Как можно понять ликвидацию в
конце 20-х годов движения краеведов, гибель и изгнание целого
слоя интеллигенции из Советского Союза в период после оконча-
ния гражданской войны и многое другое.
Изгнание интеллигенции часто мотивируют тем, что она не
принимала Советской власти. Во-первых это не совсем так. Ко-
нечно она внутренне не могла принять большевизма; я уж не го-
ворю о последующих измах. Во-вторых, в своей массе она была
высоко патриотична, куда более патриотична, чем нынешняя "де-
мократическая интеллигенция", которая безропотно приняла раз-
рушение великого государства. И, наконец, разве критическое
отношение к правительству могло служить оправданием того, что
народ лишился своих впередсмотрящих? В реальности это была
борьба за власть: человек вроде Розанова или Бердяева был для
властей в миллион раз опаснее дюжины контрреволюционных атама-
нов. Причина была та же, что и исход немецкой интеллигенции во
времена фашизма. Кстати, Германия и сейчас ещё не восполнила
этой потери.
Однажды во время телевизионного интервью ведущий (им был
Владимир Молчанов) задал мне вопрос: в первые годы революции
наша страна обладала очень интеллигентным правительством; как
это отразилось на её судьбе, судьбе её культуры в первую оче-
редь? Я позволил себе оспорить саму постановку вопроса.
Действительно, в те годы в правительстве было много блес-
тяще образованных людей, хотя многие из них не получили сите-
матического образования. Тот же А.В.Луначарский, который сыг-
рал нехорошую роль с судьбе моей семьи. Об этом я уже расска-
зывал, как и о том, что уровень образованности нельзя отож-
дествлять с уровнем интеллигентности. Надо смотреть на дела
людей, на их отношение к русской интеллигенции, в частности. И
уже первые акции советского правительства говорят о многом.
Расстрел Николая Гумилёва, отказ Блоку выехать на лечение в
Финляндию. И как результат - его смерть от дистрофии. Создание
Соловецского лагеря и превентивные ссылки... Но самое главное
- запрет на свободную мысль! Нужны ли ко всему этому комента-
рии?
Нигилизм по отношению к отечественной культуре и недоо-
ценка роли интеллигенции, непонимание ее места в происходящих
процессах - одна из составляющих доктрины тех лет и причина
нашего нравственного, да и научного упадка. Я ещё раз вспомню
деятельность Луначарского - она наглядно показывет корни того
пренебрежительного отношения к культуре и отечественным тради-
циям, которое столь пагубно отразилось на судьбе страны. И, к
сожалению, продолжает сказываться ещё и сейчас. В Луначарском,
как в "зеркале русской революции" отразились то сверхпрозапад-
ное пренебрежение к России, которое идет от макрксизма, кото-
рое и теперь свойственно определенным кругам, полагающим, что
"Россия мертва", как сказал однажды Г.Э.Бурбулис.
Пусть историки литературы меня поправят, но мне кажется,
что кредо Луначарского было уже вполне определенным ещё в са-
мом начале ХХ века. Достаточно прочесть его статьи о русской
литературе, чтобы стало очевидно - Луначарский чужд одной из
самых замечательных традиций русской классики, четко проявив-
шейся уже в гоголевской "Шинели": любой человек, какой бы он
ни был, всегда остается человеком, он всегда заслуживает
участия, симпатии и уж во всяком случае внимания к его го-
рестям. Заметим, что Ленин не отверг сочинения Луначарского, и
его автор хвастался этим.
Большевизм ещё в начале века объявил войну не только тра-
дициям русской интеллигенции и ей самой, но и глубинным,
истинно народным особенностям нашей культуры. В самом деле, в
отличие от принципов протестантизма, в соответствии с которым
"избранность" подтверждается житейским преуспеянием, а стра-
дальцы почитаются "животными в обличьи человека" или, скажем,
в отличие от иудаизма, почитающего болезни и невзгоды карой
Господней, раннее христианство, а за ним и православие призы-
вают к милосердию. Эти принципы вошли в плоть и кровь нашего
народа и, не вытравив их из сознания, нельзя было надеяться
утвердить в нашем народе принципы большевизма, глубоко по сво-
ему существу, а не по словестной оболочке чуждые русскому на-
роду. И Луначарский в этой отнбдь не холодной войне сыграл
свою мрачную роль.
Я думаю, что без Луначарского не мог бы появиться Пролет-
культ и его прямой наследник - концепция социалистического ре-
ализма, о которой мы, слава Богу, уже перестали вспоминать.
Были и другие акции, так или иначе связанные с Луначарским, та
же высылка из России ведущих гуманитариев. Почитатели наркома
просвещения говорят иногда, что этими акциями он спас ученых
от той более жестокой участи, которая бы их неизбежно постигла
в 1937-ом году. Но мог ли сам Луначарский предполагать то, что
случится в стране через 15 лет? Нет! Высылка цвета русской ин-
теллигенции просто не могла не состояться. Её диктовала логика
борьбы. Бердяев был опасен потому, что он обладал знаниями и
талантом Бердяева, а не только потому, что он не принял боль-
шевистких доктрин.
Русская культура и наука потеряла в 20-е годы и начале 30
-х годов целую плеяду её замечательных представителей: Чичиба-
бина, Ипатьева, Гамова, Кандинского, Шагала, Бенуа, Шаляпина,
Рахманинова и многих и многих других. И не было дано понять и
почувствовать Луначарскому, Бухарину и другим партийным интел-
лектуалам тех предсталинских времён, что лозунг "кто сегодня
поёт не с нами, тот против нас", который в те годы был вывешен
на фронтоне здания музея Ленина, и его последовательное прове-
дение в жизнь - это одна из глубинных причин нашего сегодняш-
него не только культурного, но и технологического отставания
от развитых стран!
Можно принимать или не принимать разнообразный авангар-
дизм и "выверты" художников и поэтов 20-х годов, включая "ни-
чевоков". Они могут нравиться или не нравиться, и среди них
могут быть не только гении, которые однажды прославят свою ро-
дину. Среди них наверняка будут и бездари и спекулянты на моде
- я даже готов признать, что таких заведомо будет большинство.
Но в не меньшей степени я убежден и в том, что подобная накипь
очень быстро уходит в Лету. В целом же все это "авангардист-
ское" - необходимая предпосылка нахождения путей рационального
развития. Без подобных поисков общество и его культура непре-
менно оказываются однажды в тупике. И заранее сказать, раз и
навсегда, какой же из этих путей будет тем единственным, кото-
рый нам нужен, куда труднее, чем точно предсказать погоду на
месяц вперед. Я утверждаю это уже как профессионал, знающий
как трудно составить такой прогноз!
А в нашем обществе "развитого социализма" была принята
аксиома, не подлежащая обсуждению: любая творческая, интеллек-
туальная деятельность должна быть подчинена той или иной поли-
тической программе, на формирование которой, эта самая твор-
ческая деятельность не могла оказать какого либо влияния.
Вопрос о том, насколько та или иная творческая активность со-
ответствует политической программе, решался функционерами, то
есть людьми, непосредственно никакой творческой деятельностью
не занимавшимся.
Вначале это утверждение принципа "монокультуры" и фокуси-
ровки творческого потенциала происходило в "лайковых перчат-
ках", если так можно называть изгнание из страны или превен-
тивные аресты её творческой элиты, людей не способных мыслить
в рамках заданных трафаретов. Ну а затем...затем лайковые пер-
чатки были сняты и началось "выкашивание".
Утверждение монокультуры с помощью "выкашивания" придума-
ли английские садоводы уже более 300 лет тому назад: на своих
газонах они систематически выкашивали все то, что растет хотя
бы немного не так, как это задумал хозяин газона. В результате
возникал газон, который можно было сколь угодно топтать, не
боясь его испортить.
Хотя стоит ли здесь обо всём этом подробно писать - на
эту тему наговорено уже столько, что я вряд ли скажу что-либо
новое! Важно то, что традиции свободной мысли - мысли свобод-
ной в самой себе, - как любил говорить Вернадский, постепенно
все более заменялось суждениями, осуществлявшимся по опреде-
ленным правилам и системам табу. И такое происходило не только
в сфере гуманитарной мысли и искусства. Впрочем, творчество в
любой сфере деятельности остается творчеством и не может быть
совместимым с системой жёстких директив. Так же, впрочем, как
и с монополией на знание единственного пути - единственного
"правильного" пути развития общества.
Подобный примитивный прагматический взгляд на значение и
место культуры и науки в новом обществе естественным образом
принижал и роль интеллигенции в этом процессе. Состав интелли-
генции беднел и ее роль катастрофически уменьшалась, а возоб-
новление этого слоя шло чрезвычайно медленно.
Подготовить кадры высококвалифицированных техников и ин-
женеров, как выяснилось, не так уж и трудно. И здесь мы доста-
точно преуспели. Это показала и Великая Отечественная война, и
послевоенный период восстановления и история создания ракетно-
ядерного потенциала. Формирование же мыслителей, философов,
как их называли французы в XYIII веке, то есть интеллигенции
требует поколений. И она возникает не по решению партии и пра-
вительства, а представляет собой естественный процесс самораз-
вития общества. И, как показал себя постперестроечный период,
когда к власти пришли люди, претендующие на то, чтобы считать-
ся интеллигентными, как раз интеллигентов среди них и не ока-
залось!
Таким образом, интеллигенция выступает одной из важнейших
гарантий жизнеспособности общества. Благодаря ей оно способно
встречать новое и неизведанное, что приходит в нашу жизнь,
приспосабливать к новым условиям не только материальную осно-
ву, но и образ мышления и нравственность. И нарастание нашего
технического отставания на пороге стремительного изменения
технологического основания общественного развития, трудности,
которые мы встречаем в перестройке мышления, понимания эколо-
гического императива и необходимости новой нравственности, во
многом являются следствием снижения "потенциала интеллигент-
ности". Одним из его индикаторов является пресса. Хотя и гово-
рят о том, что перестройка, новое мышление - это прежде всего
продукт исканий интеллигенции, и ссылаются при этом на нашу
публицистику, на самом деле, многое обстоит иначе: интеллиген-
ция ещё по-настоящему не вышла на страницы широкой прессы. От-
дельные ласточки ещё не делают весны.
Кроме того, поток статей, смакующий наши беды, просчеты и
невзгоды, ещё очень немного говорит об интеллигентности их ав-
торов. Пока это только производная от политической борьбы. А
может быть, у многих авторов и в самом деле уже нет этого по-
тенциала?
И все же думаю, что это не совсем так! Вот почему это
эссэ я хочу закончить на оптимистической ноте. Как бы ни тяже-
ла была наша история, какие бы потери нам ни пришлось вынести,
связь времен не прервалась. "Табула раза" все-таки не состоя-
лась. Мы так и не стали безродными иванами, родства не помня-
щими, а сохранили себя в качестве наследников великой культу-
ры. И память народа, память интеллигенции не оборвалась. Она
сохранилась благодаря таким титанам, как Вернадский или Тимо-
феев-Ресовский, благодаря таким подвижникам как Сахаров,
Лосев, и многим другим, сохранившим "зазженные светы", как
писал Брюсов и сумевшим передать эстафету. Теперь надо только
создать атмосферу, чтобы этот тлеющий огонек снова вспыхнул бы
костром из сухих еловых веток, как это уже однажды случилось в
начале века. И за это ответственна интеллигенция, которая, хо-
чется надеется, однажды вместо борьбы за кресла, где она всё
равно всё проиграет, займется настоящим ей свойственным делом!
Сейчас самое главное не загасить уже тлеющий огонек. А
сделать это совсем не сложно: один шаг назад - и снова на мно-
гие десятилетия мы окажемся отодвинутыми от столбовой дороги.
УРОКИ ПРОШЛОГО
Я убежден, что никакого термидора, сталинской революции
(или контрреволюции - выбор слов здесь может быть любым) на
границе 20-х и 30-х годов не было. Произошла не смена принци-
пов, а ужесточение способов реализации изначальных идей и
принципов и изначальной большевистской программы. А она состо-
яла в построении государства не во имя процветания страны и её
народа, а во имя реализации определённых целей, с таким проц-
ветанием не связанными. Это, вероятно, и был изначальный и яв-
но не формулируемый принцип : другие люди - другие цели. Ле-
нин, Троцкий, Бухарин и иже с ними создавали государство " под
себя", под идеалы "своей компании", а Сталин - тоже "под себя",
но под себя лично. И как восточный человек, он строил восточ-
ную деспотию, впрочем, ничуть не более циничную и жестокую,
чем государство "образованного" большевизма с его "интелли-
гентным" правительством.
В отличие от Ленина, Сталину пришлось однажды вспомнить и
о русском народе, его мужестве и его традициях, но не из любви
к нашему народу и его культуре, а в тяжёлую годину, когда без
нашей стойкости и крови его государство не могло бы сохра-
ниться. История развивалась на фоне бескоипромиссной борьбы за
власть. Сыграли роль и личные качества Сталина, который опи-
рался на аппарат, созданный Лениным. Вот почему основным
стержнем событий была логика развития командно-бюрократической
системы, созданной ещё в первые послереволюционные годы. Лик-
видация НЭП,а была предопределена, хотя и осуществилась раньше
чем задумывалась. И в качестве жертвы исходной идеи была при-
несена цивилизация.
Да, я не оговорился - цивилизация!
Английский историк Тойнби, а ещё раньше Данилевский счи-
тали Россию самостоятельной цивилизацией, не западноевро-
пейской и не восточной, а именно самостоятельной цивилизацией!
Она расположена между миром, в котором властвуют идеалы запад-
ного христианства, и миром ислама - цивилизации, качественно
отличной от западной по своим идеалам и мировосприятию. И эта
наша двойственность идёт ещё с IX века. Духовное наследство
Византии наложило отпечаток на всю историю России и стандарты
мышления ее народа. А с Востока шла не только экспансия, но и
влияние исламского мира. Это началось еще со времен Волжской
Булгарии, принявшей ислам за сто лет до крещения Руси. А
"лесная культура" угро-финских народов, которых ассимилировали
русские, тоже не пропала даром. Она и сейчас дает о себе
знать.
В результате этого сложнейшего процесса смешения культур
возник совершенно особый мир, прежде всего мир "крестьянской
Руси" со своей манерой жизни и шкалой ценностей. И именно этот
мир рождал свою интеллигенцию, рождал своё неповторимое ис-
кусство, своё миропонимание и нес в ту же Западеую Европу иные
духовные ценности, несмотря на все барьеры - национальные, ре-
лигиозные, языковые. И понять Пушкина, Гоголя, Достоевского
нельзя, не познав особенностей и духа этой православной Рос-
сии, Украины, Белоруссии, всего того, что шло от Киевской Руси.
Уровень промышленного развития в нашей стране был совер-
шенно иным, чем в США, Англии, Германии... Но все шло своим
чередом, следуя общей логике развития общества, его производи-
тельных сил, отвечая тем особенностям, которыми обладала стра-
на. И крутые насильственные повороты, не учитывающей этой ло-
гики, как заметил ещё Ключевский, до добра не доводили. Петр
вздернул Россию на дыбы, и Россия XYIII века добилась, каза-
лось бы, удивительных успехов. К концу века у нее была лучшая
в Европе армия, флот, которому могла позавидывать и Британия,
а стали и железа она выплавляла больше чем вся остальная Евро-
па. Но за все эти успехи ей пришлось заплатить страшную цену.
В том XYIII веке в России не только окрепло крепостни-
чество тогда, когда во всей остальной Европе оно уже сходило
на нет. Для проведения в жизнь "петровской перестройки" импе-
раторской власти пришлось создать невероятного могущества бю-
рократический аппарат. И он сделался самодавлеющей силой, ско-
вавшей страну неразгибаемым обручем. Именно, благодаря ей
Россия не смогла принять вызов первой промышленной революции,
которая требовала раскрепощения инициативы и реализации прин-
ципa "laissez faire". А давать кому бы то ни было что-то де-
лать самостоятельно, российская бюрократия, как раз, и не мог-
ла. Началось стремительное отставание от быстро развивающейся
промышленной Европы.
Терялась и военная мощь империи - промышленность не могла
обеспечить армию нарезным оружием. Транспорт не справлялся со
своими задачами. Мы не просто проиграли Крымскую войну: нас
расстреливали с той дистанции, куда наши пушки не доставали. И
никакой героизм русских солдат и мастерство офицеров изменить
судьбу войны не могли. Проиграла войну не Россия, а система,
созданная Петром! И несмотря на революцию "сверху" 1861-го го-
да и последующее развитие капитализма, петровская система так
и не была окончательно сломлена. Я сошлюсь на Макса Вебера,
глубоко изучившего особенности русской революции 1905-го года.
Он считал, что основной силой, помешавшей России вступить на
путь общеевропейского развития, были не трон, не дворянство,
не слабость буржуазии, а всесилие чиновно-бюрократической
системы, которой любые изменения были смертельно опасны. Ги-
бель Столыпина - наглядный пример ее могущества.
Что-то подобное революции Петра случилось и в Октябре:
лица, взявшие власть в свои руки, особенно не задумывались над
логикой развития нашей цивилизации и спецификой духовной жизни
народа. А им никак не соответствовал западный вариант социа-
лизма, проповедовавшийся утопистами, Дюрингом и иже с ними. А,
следовательно, и тот путь, по которому пошли большевики.
Россия, вернее, русская цивилизация была, может быть,
ближе, чем какая-либо другая, подготовлена к восприятию идей
солциализма - социальной защищенности, социального равенства и
справедливости. Особенно деревня с ее общинным укладом. Однако
система идеалов и ценностей социализма, выработанная соци-
ал-демократической эмиграцией, игнорировала и, я думаю, прези-
рала многое из нажитого "русским мужиком". Та совокупность
идей и та модель социализма, которые привносились на русскую
землю, могла быть принята люмпенизированной частью населения,
но не народом в целом. Для того, чтобы её утвердить в нашей
стране, было необходимо физически уничтожить наиболее дейс-
твенную часть её народа. Интеллигенцию, предпринимателей, са-
мостоятельных крестьян ... - такова логика! Кстати говоря,
следующая из марксистского анализа.
Россия была беременна революцией, петровская система себя
уже изжила полностью. Революция, в той или иной форме, не мог-
ла не произойти. Но всё дальнейшее должно было бы определяться
собственным российским укладом и его традициями. Но для этого
потребовалась бы совсем иная модель общества и системы, чем та
которая во многом воспроизводила петровскую бюрократию.
Неприятие русской социал-демократией и большевизмом наше-
го традиционного образа мышления и шкалы ценностей - это не
событие послереволюционного периода. Вспомним, например, отно-
шение социал-демократов к русской философской мысли, ее прак-
тически полное игнорирование и неприятие, в частности, идей
русского космизма, идей единства природы и общества и т.д.
Сейчас на грани всеобщего экологического кризиса мы видим, ка-
кой потерей обернулась для нас, а может быть, и всей Европы
это непонимание глубинных течений нашей культуры, попытка
распространить на всё и вся революционные идеи и стандарты,
рожденные в недрах западной промышленной цивилизации.
Я бы хотел заметить, что идеи социализма, "истинного со-
циализма для человека", близкого к тому изначальному социализ-
му первых христиан, имели для своего произрастания куда более
благоприятную почву в России, чем на Западе. Но для того, что-
бы подтолкнуть страну на этот путь развития надо было глубже
вникнуть в суть взаимосвязей естественных процессов развития и
тем мировосприятием и образом жизни, которые складывались в
России тысячелетиями. И особенно важным было понять, что нет
единой модели социализма, как и любой иной формы человеческого
общежития. Что есть множественность человеческих миров и нет
единого стандарта развития народов.
Сказанное о прошлом актуально и теперь, ибо поиск нового
уклада жизни продолжается. Уроки прошлого должны быть усвоены:
не стандартные схемы, столь милые сердцу догматика и бюрокра-
та, а множественность форм гуманного бытия. Понятия социально-
го комфорта, социальной ориентированности в лютеранской Эсто-
нии и мусульманском Таджикистане должны быть совершенно
разными. Общее лишь одно - гуманные формы общежития, способные
обеспечить социальную защищённость человека. Вот почему я ду-
маю, что иногда и не стоит упорствовать в том, чтобы устройс-
тво бытия человека, отвечающего заветным чаяниям человека о
справедливости, называть социализмом.
Но тогда, в начале послеоктябрьской истории, все это по-
нято не было. стандарты жизни, выработанные умозрительно, ста-
ли усиленно насаждаться всюду: и в России, и на Кавказе, и в
Средней Азии. Их не могла принять даже русская деревенская ци-
вилизация. И она рухнула, вероятно, раз и навсегда. И нет
больше крестьян, которые смогли в 22-23-м годах, казалось бы,
по воле доброго волшебника восстановить сельское хозяйство и
накормить разоренную Россию. Что придет на смену крестьянской
цивилизации? Что заменит "русского мужика" - сказать очень
трудно.
Это маленькое размышление я бы назвал рассуждением по
поводу крушения или гибели цивилизации. Нашей русской цивили-
зации. Не только Тойнби думал о ней. Цивилизация предок-
тябрьской России и сейчас для многих представляет загадку. Мо-
жет быть об этом не стоит говорить? Нет надо! Необходимо!
Понимание этого вопроса - один из ключей к будущему, ибо наше
прошлое совсем ещё не ушло.
Российская цивилизация - удивительное объединение и нап-
ластование различных культур и традиций. Отсюда и неоднознач-
ность её проявлений и противоречивость оценок. С одной сторо-
ны, блестящее европейское искусство, высочайший уровень обра-
зования интеллигенции и рядом - огромные малообразованные мас-
сы крестьянства, живущие общинами по своим стародавним зако-
нам. Можно ли себе представить европейскую культуру без
Менделеева, Чайковского, Толстого, Кандинского?...А Россию без
персонажей Лескова, малопонятных для западного европейца и
страшной для него русской деревни? Христианство пришло к нам
из Византии в ту пору, когда разрыв между восточной и западной
церковью носил уже не только формальный характер. Но ещё за
сто лет до этого на восточной границе страны утвердился ислам
и Киевская Русь испытала влияние блестящей не столько
арабской, сколько персидской культуры. Значит через Византию и
Персию мы тоже наследники древнего эллинского мировосприятия,
которое, по-видимому, довольно хорошо было усвоено жителями
Киевской Руси.
Заметим, что это эллинское начало преломилось совсем
по-разному в католическом и православном мирах. Отсюда та мен-
тальная граница, которая разделяет славянство, из за которой
льется кровь в Югославии, из за чего русская Москва гораздо
ближе Киеву, чем украинский, но католический Львов, который
много столетий был под властью католического императора.
И еще одно. Русские и вообще славяне в своей экспансии
были весьма мало похожи на тевтонских рыцарей, католических, а
затем и лютеранских миссионеров. Продвигаясь на Северо-Восток,
славяне не просто ассимилировали огромные массы угро-финских
и тюркских народов, но и впитали многие особенности их язычес-
кой культуры. В нас, великороссах, чухонской крови не меньше
чем в эстонцах или финнах. Но как мы не похожи на тех и дру-
гих! Несколько веков лютеранского владычества практически пол-
ностью стерли из памяти этонцев и финнов всё то, что сохрани-
лось в памяти людей живущих на Северо-Западе России.
Мы веками жили вместе с "инородцами" - татарами, чуваша-
ми, мордвой... Поклонялись порой разным богам. Люди тем не ме-
нее жили вместе и культура переливалась от одного народа к
другому. Поезжайте по Волге и её притокам, послушайте песни -
чьи они? Сколько в них общих созвучий. Ведь не случайно же?
Вот это сложнейшее переплетение культур, традиций, начи-
ная от древних эллинских, православного христианства, ислама и
кончая древнеязыческими традициями угро-финских народов и сла-
вянства, и было той особой деревенской цивилизацией, тем спла-
вом, который породил Великую Русскую Культуру.
В последние годы интеллигенция начала понемногу восста-
навливаться. Подул теплый ветерок, ослабли путы и началось
"шевеление умов". Пока ещё только шевеление. Настоящему движе-
нию еще предстоит родиться. Но почва будет уже другой. Я ду-
маю, что деревенская культура, а следовательно, и та особая
цивилизация, о которой размышлял Тойнби, разрушена навсегда.
Возникнет нечто новое. Что войдёт в нее из прошлого? Это труд-
нейшие вопросы, но на них нужен ответ. Иначе начнуться новые
эксперименты и новые разрушения.
И, наконец, последнее. Идёт очень быстрая эволюция всего
общества. Идёт острая полемика. Но, как мне кажется, она носят
пока через-чур умозрительный, абстрактный характер. Нельзя го-
ворить только о жизни вообще. Организация общества, его ста-
бильность, благосостояние народа, перспективы, которые откры-
ваются людям, тесно связаны со всей историей. И у каждого на-
рода, каждой страны и даже каждой составляющей страны, региона
свой особый путь. Однако существуют и общие закономерности
развития, особенно в наш век предверия экологического кризиса,
стремительного роста производительных сил и резкого усиления
взаимосвязанности людей.
Интеллигенции пришло время перестать быть "западниками" и
"славянофилами"(или почвенниками) и всмотреться в реальные
черты современности. Пришло время поступиться принципами "ве-
ликих утопий", личными политическими амбициями или "жаждой ре-
ванша" и понять, что в мире, как и в горной реке, есть своя
главная струя и горе пловцу, который не захочет ей следовать!
|