Глава IX. О БОГЕ, ФИЛОСОФИИ И НАУКЕ
ТРАДИЦИИ И СОМНЕНИЯ
Как только исследователь начинает выходить за свои узко
профессиональные рамки, как только он начинает заниматься
проблемами, лежащими на стыках наук, перед ним поднимается
множество вопросов общеметодологического и философского харак-
тера. И отмахнуться от них невозможно - от них зависит выбор
пути, система приоритетов, оценка собственной деятельности а,
значит, и судьба самого исследователя. И вот тут-то и проявля-
ется то изначальное, что заложено в человеке. Оно может слу-
жить ему опорой, а может и оказаться шорами, закрывающими
перспективу. Я благодарю свою судьбу и своё домашнее воспита-
ние, которое с самого начала мне позволило избегать какой либо
догматики.
Моя семья не принадлежала к числу особо религиозных. Как
и во всех православных семьях у нас праздновались Рождество и
Пасха, а родители ходили иногда в церковь. Моя мама, как мне
смутно помниться пыталась учить меня молиться. Однако точных
воспоминаний у меня не сохранилось. Но старшая сестра моей ма-
мы тетя Маня - Мария Александровна Петрова это хорошо помнила
и мне рассказывала о том, как мама, прежде чем ложиться спать,
пыталась перед иконой ставить меня на колени и молиться за
здоровье своих близких и за свое собственное тоже. Тетя Маня с
удовольствием вспоминала эти эпизоды и говорила, что я доволь-
но спокойно повторял за мамой нехитрые слова молитвы, но когда
доходила очередь до упомянания своего собственного здоровья, я
начинал категорически протестовать. И аргумент был вполне ло-
гичным: Никитка вполне здоров и надо освободить Боженьку от
необходимости думать еще и о его здоровье. У него и так хвата-
ет дел. Как видно уже на заре туманной юности во мне жила
склонность заниматься методами оптимизации - не делать лишнюю
работу. И уже тогда родилось вполне четкое отвращение к регу-
лярной догматике. Как утверждала тетя Маня, мама особенно не
настаивала на упоминании моего собственного имени и молитва
стала покороче!
После кончины мамы, моим нравственным и религиозным вос-
питанием занималась бабушка Ольга Ивановна. Несмотря на то,
что она была лютеранского вероисповедания, каждое воскресенье
она ходила в православную церковь и выстаивала всю длинную
обедню. И каждый раз пыталась брать меня с собой. Меня очень
тяготили эти воскресные службы. В церкви я переминался с ноги
на ногу и думал о чем-то своём. Чаще всего фантазировал - со-
чинял какие то приключения со стрельбой, солдатами, убийства-
ми, погоней. Одним словом, церковная служба настривала меня
совсем не на мирный лад.
Посещение церкви мне не дало благочестия. Кроме воспоми-
наний о длинном, утомительном и, самое главное, обязательном
стоянии, у меня ничего хорошего не осталось в памяти.
Однако, на этом мое религиозное воспитание не заканчива-
лось - у бабушки была еще и одна удивительная книга, которая
была гораздо вразумительнее богослужения. Называлась книга -
"Священная история" - это было краткое изложение Ветхого Заве-
та для детей. Однако дело было не в тексте, а в удивительных
иллюстрациях. В книге было несколько десятков гравюр Густава
Доре. Бабушка иногда мне читала текст, но он не доходил до мо-
его сознания - библейские сказания я воспринимал как сказки, а
сказки и поинтереснее, я мог сочинять и сам. Зато, когда мне
самому давали книгу, я мог часами рассматривать гравюры. Доре
был потрясающим художником - его мир, его восприятие не могут
не войти в душу зрителя, особенно ребёнка. Книга оставила след
на всю жизнь.
Иногда, когда я рассматривал гравюры Доре, в меня запол-
зал ужас - как безжалостен и суров Бог. Как он жесток даже к
своему избранному им самим народу. А что же он будет делать с
нами - мы же ему не нужны. Мы не его народ, мы же ему враги!
Одним словом я уверовал в Бога, как в некую безжалостную и не-
отвратимую силу. Я стал даже плохо спать - мне снился Иегова,
который меня наказывал просто так, за то, что я не еврей. Что
же мне делать, как мне спастись, могу ли я сделаться евреем.
Все это меня не просто беспокоило, а стало мучить. Я жа-
ловался бабушке. И она мне разъясняла - в Библии рассказывется
о Иегове. Но он не наш Бог, он Бог евреев и нам нечего его бо-
яться. Иегова нам ничего не может сделать плохого. Ведь у нас
есть и другой Бог, свой собственный христианский Бог, которому
мы молимся. Он гораздо более сильный. Он нас всегда готов за-
щищать и от Иеговы и от дьявола. Теперь я уже ничего не пони-
мал и в моём сознании образовалась какая то каша (впрочем как
и у большинства!). Что же есть на самом деле? И кто такой Бог?
И почему их много? Я задавал такие вопросы не только бабушке.
Но вразумительных ответов тоже не получал. Взрослые меня убеж-
дали - не надо задавать глупых вопросов, вот вырастишь и всё
поймешь сам. Узнаешь, что Бог только один.
Финал моего религиозного воспитания был вполне благополу-
чен - книгу с иллюстрациями Доре у меня отобрали, но и в цер-
ковь водить перестали, кроме особо торжественных случаев. Я
стал постепенно забывать и о Иегове и о христианском Боге, ко-
торого евреи распяли на кресте, хотя он и был евреем.. Пе-
рестал и задавать взрослым глупые вопросы, на которые они были
неспособны дать умные ответы. И всё вошло в своё русло.
Впрочем скоро я стал им задавать столь же умные вопросы,
но уже о теории относительности. Услышав однажды, что у каждо-
го свое время, я спрашивал - может время и есть Бог? И так же,
конечно, не получал ответа. Но это уже другая тема.
Небольшой всплеск религиозности у меня произошёл после
гибели отца. В тот год была очень ранняя пасха и весь великий
пост стояла удивительная солнечная погода. Утром бывал легкий
морозец, а днем начиналась бурная капель. Моя мачеха была пог-
ружена в своё горе и всякий раз, когда у неё выпадало свобод-
ное время ходила в церковь. Она работала в школе и её вспых-
нувшая религиозность казалась тогда предосудительной. У неё в
школе возникли даже какие-то неприятности. Тем не менее, моя
мачеха проводила в церкви много времени. Я иногда её сопровож-
дал. Мне шёл уже четырнадцатый год и я вполне сознательно хо-
тел понять, что человеку даёт молитва. Я видел благотворное
влияние церковной службы на мою мачеху, она приходила из церк-
ви просветвленной, слегка успокоенной и садилась за проверку
тетрадей. Но молиться сам я не научился. Несмотря на то, что
горе сковало нашу семью - вскоре умер и дед, а наша семья пог-
рузилась в пучину бедности и несчастий, я ничего не научился
просить у Бога. Пожалуй единственное, что мне тогда хотелось у
него попросить - если Ты есть, то помоги мне в Тебя поверить.
Мое желание поверить в Бога всю жизнь было очень искренним. Но
ничего не получалось.
И на фронте я тоже, не в пример многим, не молился в ми-
нуты опасности и не призывал Бога на помощь. Пожалуй все же
один раз такое со мной случилось.
В силу совершенно нелепых обстоятельств я, вместе с тех-
ником из батальона аэродромного обслуживания лейтенантом Бе-
ненсоном, смешным маленьким евреем из Беллоруссии попал на
минное поле. Мы шли с ним по заснеженному лугу и вдруг взорва-
лась мина. Мы остались живыми, только осколок прошил мой вале-
нок и слегка царапнул кость. Ничего страшного, хотя крови было
много. Когда мы пригляделись, то увидели, что кругом были ми-
ны. Случилось как-то так, что мы прошли метров 10 или 20 не
задев ни одной мины. Вернее задев лишь одну. Тоже удивительное
везение.
Мы замерли, каждый шаг вперед или назад грозил смертью.
Валенок затек кровью, в глазах рябило. Бененсон всё время пов-
торял - "Только не теряй сознания, поешь снега". Вот тут я
впервые произнес про себя:"Господи помоги, если ты сможешь, а
я заслуживаю" и ещё не один раз, в те страшные минуты, я пов-
торил про себя эту кощунственную молитву.
А дальше: я действительно должен был бы поблагодарить Бо-
га, но уже за другое, за то, что на моем факультете авиацион-
ного вооружения мне преподали какие-то зачатки минного дела. Я
опустился на колени, разгреб снег и убедился, что это были те
самые русские мины образца то ли десятого, то ли пятого года,
на которых нас обучали тому, что такое мина, как её ставить и
снимать. Еще одно удивительное везение и еще одно Благодаре-
ние!
Одним словом, через какое то количество минут, которые
нам с Бененсоном показались часми мы выбрались со злаполучного
луга, Меня отправили в санчасть, где сразу же сделали прививку
против столбняка и сменили белье, а милый смешной и очень до-
машний Бененсон, который так боялся, чтобы я не потерял созна-
ния, погиб на следующий день угодив то ли под случайный сна-
ряд, которые нет, да нет к нам залетали, то ли под случайную
бомбёжку, которые происходили довольно часто и совсем не слу-
чайно. Вот и пойми - кого защищает Иегова!
А, может быть, наш христианский Бог, действительно силь-
нее и по-настоящему избранным народом являемся мы - что греха
таить и такая нелепая мысль мне тогда приходила в голову! Ка-
кие только мысли не приходят в трудные минуты!
ПРИНЦИП ЛАПЛАСА
В конечном счете, я не стал верующим, но и не превратился
в атеиста. Мне казалось, что любые категоричные утверждения в
этой сфере, лежащей на границе разума и эмоций - неуместны.
Недоказуемо всё. Никакая логика не поможет в решении этого
вечного вопроса. Каждым человеком он решается самостоятельно,
как некое таинство, следуя только своим внутренним побуждениям.
И с этим чувством я спокойно жил многие годы. Считал себя
православным, но не по религиозным убеждениям, а по принадлеж-
ности к той традиции, в которой меня воспитала семья. Будучи в
праздничные дни в каких-нибудь заграницах, не упускал возмож-
ности сходить в православную церковь, если она там была, но не
столько из за богослужения, сколько из за любопытства - хоте-
лось увидеть людей, которые собираются в церкви, послушать их
разговоры, пачувствовать дыхание их мира. Там иногда завязыва-
лись интересные знакомства.
Я понимал, что я человек вне конфессий и что я не теист.
Однажды я прочёл историю, которая случилась с Лапласом. В на-
чале XIX века он написал свою знаменитую книгу с изложением
первой космогонической гипотезы, известной ныне как гипотеза
Канта-Лапласа. Эту книгу он подарил Наполеону, а император
французов ее прочёл - странные были времена: то ли книг было
мало, то ли делать императорам было нечего, а может быть импе-
раторы были другие? Но Наполеон её не только прочел, но и имел
по её поводу разговор с Лапласом, содержание которого дошло до
нынешнего времени. Наполеон сказал примерно следующее:" Граф,
я прочёл твою книгу, она интересная и остроумная; но я в ней
не увидел Бога". На это Лаплас ответил весьма лаконично: "Мой
император, это гипотезы мне не потребовалось". Лаплас не был
атеистом, но он и не был теистом. Для успеха его конкретной
деятельностти он мог обходится без каких либо сакральных
представлений. Вот такая позиция мне казалась вполне естест-
венной для математика и достаточно удобной в наш всклокоченный
век. Я её принял и перестал думать о Боге и религиозных воп-
росах.
Но однажды мне всё же пришлось о многом задуматься. И
уточнить свою позицию. Для себя самого, разумеется.
Мои занятия биосферой, эволюционизмом неизбежно вывели
меня на проблемы человека. Он состоит из плоти и крови, он
возник в результате немыслимо сложной эволюции живого вещест-
ва. Но у него, в отличие от всех других существ, есть ещё и
духовный мир и человек, следуя его призыву, может задавать
вопросы, сознательно ставить цели своей деятельности и стре-
миться к их достижению. В сознании человека всегда возникают
два кардинальных и очень отличных друг от друга вопроса. Пер-
вый из них это вопрос "КАК?". Как происходит то или другое,
как летит стрела пущенная из лука, как из отдельных атомов об-
разуется то или иное вещество и т. д. И из попыток ответить на
бесчиленное количество подобных, непрерывно возникающих вопро-
сов возникает наука - величайшее творение человеческого гения.
Но, вероятно в зачатке подобный вопрос появляется и у
высших животных. Обезьяна умеет "обезъянничать" и, сбивая яб-
локо палкой, она решает некую сложную задачу, отвечающую на
вопрос "КАК"?. Она способна и отыскивать способ "КАК" доб-
раться до заветной цели. При этом, она действует не только
следуя одной интуиции, но и каким то началам рассудочной дея-
тельности. Но это ещё не духовный мир.
Возникновение духовного мира мне представляется тоже яв-
лением мирового эволюционного процесса. Изначально материя ли-
шена духовного мира. Лишь на определенной стадии развития
чувственного и интеллектуального начала произошло становление
феномена, свойственного только человеку, выделяющего его из
всего остального мира живого, феномена, который мы называем
ДУХОВНЫМ МИРОМ ЧЕЛОВЕКА. Это синтез чувственного и рациональ-
ного, перешагнувший особый порог сложности своего развития. В
контексте духовного мира у человека возникает некая картина
мира, некое его целостное восприятие. Но в отличие от логи-
ческих конструкций, в образах рождаемый духовным миром нет ни-
какого окончательного стандарта. Многообразие субъективных
представлений об окружающем в отличие от рефлексной однознач-
ности животных - вот одна из характернейших черт феномена че-
ловека.
И вот за неким порогом сложности чувственного и рацио-
нального восприятия, у человека однажды рождается второй воп-
рос "ЗАЧЕМ?". Зачем существует то, что существует - и небо, и
земля, и вода, и я сам, наконец. Никакая логика, никакая наука
не могут дать на этот вопрос какого либо удовлетворительного
ответа. Этот вопрос может казаться бессодержательным, но он
неизбежно однажды возникает у человека. Раньше или позже, но
он появляется в его сознании. Неопределенность картин, рождае-
мых нашим духовным миром, их принципиальная неоднозначность,
невозможность дать ответ, основанный на логике и роль чувс-
твенного начала в наших представлениях об окружающем мире -
всё это и приводит к некому образу, к некому представлению о
сверхестественной силе. Одновременно это и есть источник веры
в эти силы. Отсюда из множества духовных миров и рождается
множественность вер. Каждая из религий - явление историческое,
но религиозное чувство, почва для "взрастания" веры в силы
свехъестественные, по-видимому, органически присуща челове-
честву. И будет ему сопутствовать, пока оно существует во Все-
ленной. Но конкретный человек им может обладать или нет - это
уже другой вопрос.
Я уже говорил о том, что в силу моего воспитания, а может
быть и особенностей моего биологического естества я не сделал-
ся ни атеистом, ни человеком по-настоящему верующим. Особую
роль сыграло, вероятнее всего, математическое образование, по-
лученное в университете: для утверждения веры или атеизма у
меня не было достаточного логического или эмпирического осно-
вания. Я не мог отвергать существования Высшей Силы, то есть
считать отсутствующим начало, недоступное моему разуму, пони-
мая его ограниченность. Но и не было внутреннего ощущения в
необходимости его существования. Тем не менее внутри меня
всегда жило сомнение. Вероятно очень многие видят эту проблему
в таком же ракурсе, формально причисляя себя к той или иной
конфессии или даже, считая себя атеистом. Как и я, например,
который считает себя православным. Вот почему меня не удивляли
особенности чужих духовных миров, к которым, как и к любым
искренним убеждениям я научился относится с глубоким уважением
и симпатией. И никогда не позволял себе в них вмешиваться или
обсуждать.
Итак, я совершенно убеждён, что наука вполне совместима с
религиозными убеждениями, а тем более с религиозным чувством-
основой любой веры. Они никак не не противоречат друг другу,
отражая сущности двух кардинальных вопросов, один из которых
порождён практикой человеческой деятельности, требованиями
сохранения рода человеческого, заложенными в нашем генети-
ческом естестве, а другой - возник вместе с духовным миром че-
ловека и отражает какие то особенности феномена человека, нам
пока ещё недоступные. Я думаю, что сочетание веры в нечто
высшее и способности к научному творчеству делает человека
по-настоящему счастливым. Но очень мало, кому это дано. Люди
типа Гёте или Павлова встречаются крайне редко. Увы, мне судь-
ба, или Бог, дали возможность жить лишь в мире разума.
Я знал людей, которые жили преимущественно в мире чувств
и веры и видел, что они были неизмеримо счастливее меня и всех
тех кто жил в другой непересекающейся плоскости. И поэтому,
когда мне очень плохо, я иногда произношу, ту кощунственную
молитву, которую придумал ещё в ранней юности:" Господи, если
Ты есть, помоги мне уверовать в Тебя!".
МОЯ КАРТИНА МИРА
Изучая биосферу, её эволюцию, как нечто единое целое
(или, как сейчас принято говорить, как систему), я невольно
вынужден был нарисовать для себя некую "картину мира", помес-
тив в нее и биосферу и человека. Мне пришлось выработать своё
отношение к таким фундаментальным принципам как, например,
принцип редукционизма, сводящего сложное к простому и убедит-
ся однажды, что мир гораздо сложнее и непонятнее, чем это
обычно думают представители естествознания и такие же физика-
листы, как я и мои товарищи по науке.
Рассказ о всем этом увёл бы меня очень далеко в сторону и
он явно неуместен в рамках данной книги. Но о некоторых фраг-
ментах сложившегося мировозрения я всё же скажу, надеясь в то-
же время, что средства, необходимые для публикаций моих лекций
по универсальному эволюционизму, где всё свои взгляды я изло-
жил гораздо подробнее, будут однажды найдены.
Излагаемый здесь фрагмент моей картины мира тем более не-
обходим, что мне хочется ещё раз вернуться к теме Высшего Ра-
зума, но уже с несколько иных позиций.
В основе моих представлений лежат эмпирические обобщше-
ния. Такой термин придумал В.И.Вернадский - это очень ёмкий
термин. Он означает утверждения, которые не противоречат наше-
му эмпирическому знанию - что есть, то есть! Во всяком случае
с точки зрения физикалиста. Эмпирические обобщения позволяют
отсекать неизвестное и дают основу для тех или иных логических
построений. Иногда они кажутся совершенно тривиальными, некой
обыденностью, но при более внимательном рассмотрении мы обна-
руживаем с их помощью существование нового ракурса видения
предмета и новые его интерпретации.
Таким первым утверждением моей картины мира я принимаю
представление о том, что весь Мир, в котором мы живем, вся
Вселенная или, как говорил Тейяр де Шарден, весь Универсум,
есть некоторая система. Оно кажется совершенно тривиальным,
даже банальным, ибо всё со всем связано - хотя бы силами гра-
витации, например. Это эмпирическое обобщение никак не проти-
воречит нашему опыту. Да и не может ему противоречить, пос-
кольку, если бы оно было неверным, то мы этого не смогли бы
даже обнаружить!
Нетривиальность моего утверждения обнаруживается лишь
тогда, когда мы замечаем, что разговор может идти лишь о свя-
зях доступных нашему эмпирическому знанию. И, значит, этим эм-
пирическим обобщением я очерчиваю определенный круг и моей
картины мира и всего того, что может стать объектом моего на-
учного искания. И в границах такого круга естественно попы-
таться проследить те следствия и те интерпретации, которые мо-
гут следовать из формулируемого положения.
Так например, если Универсум - единоё целое, то он и раз-
вивается, эволюционирует как единоё целое и всё то, что дос-
тупно нашему наблюдению и, в том числе, мы сами, лишь состав-
ная часть Универсума. Но это означает, в частности, что на оп-
ределенной стадии развития Универсума у него появляются сос-
тавные элементы, способные познавать сам Универсум, в
пределах, зависящих от степени совершенства того инструмента
самопознания Универсума, которые СЕГОДНЯ определила эволюция.
Таким инструментом самопознания, может быть даже совсем и не
уникальным, а одним из многих, является человек. И невольно
возникает вопрос - как далеко границы его способностей позна-
ния, способностей, которые родились в процессе эволюции Уни-
версума как его свойства и, которые продолжают эволюциониро-
вать. Размышления над этими вопросами приводят к глубочайшим
проблемам философии. И не только философии, но и практики. В
самом деле, если человек оказывается способным познавать осо-
бенности мирового эволюционного процесса, то он способен и
влиять на него, а, значит и расширять пределы познания.
И всё же такое познание может быть ограничено, какими то
вполне определенными особенностями эволюции присущими тому
конкретному "инструменту познания", которого мы называем чело-
веком. И вот некая аналогия, делающий мою мысль более ясной.
У некоторых видов осминогов мозг по своей сложности со-
поставим с мозгом человека. Значит этот вид живых существ тоже
"инструмент самопознания Универсума", рождённый иным процессом
самооргангизации вещества. Но этот иной процесс эволюции дал
им свойство канибализма и, поэтому, осминоги сразу погибают,
как только оставляют потомство. Иначе такой живой вид не мог
бы и возникнуть. Благодаря подобной биологической особенности
головоногие не способны создать механизм коллективной памяти -
каждому поколению всё приходится начинать сначала. Может быть
и у человечества существует некоторый порог, перешагнуть через
который ему природой не дано? Может быть - это та агрессив-
ность, которая унаследована от наших предков, живших ещё в
предледниковые эпохи, когда без агрессивности и выжить то было
нельзя.
Но процесс биологического совершенствования человека за-
кончился именно тогда в эпоху саблезубых тигров, пещерных мед-
ведей и невероятной борьбы за существование. И в этом, может
быть, и состоит истинная трагедия человека - процесс морфоло-
гической эволюции остановился слишком рано!
Представление об Универсуме, как о единой системе застав-
ляет нас по-иному смотреть и на многие другие вещи. Мы привык-
ли говорить о том или ином объекте исследования. Но для этого
нам ещё надо уметь его выделить из нашей системы, каким то об-
разом оборвать те связи, которыми он соединен со остальным ми-
ром. Все многочисленные, воздействия, которые оказывает на наш
объект остальная система, мы должны отнести к внешним воздейс-
твиям на наш объект. Но ведь при этом мы неизбежно игнорируем,
не учитываем обратного влияния изучаемого объекта на всю сис-
тему, на остальные её элементы а, значит, пренебрегаем измене-
нием "внешних воздействий" на исследуемый объект, вследствие
его действий на систему. Всегда ли возможно оборвать такие ре-
курсии?
Можно ли так поступать и когда так можно делать, а когда
принципиально нельзя? То есть когда объект лишь некое абс-
трактное, условное понятие. Всё это ведь тоже сложные вопросы.
Но до поры до времени люди их просто не замечали - в практике
такие проблемы не возникали, а в сознании людей властвовал ра-
ционализм в его самой примитивной трактовке. Человек, в наших
представлениях, был всего лишь наблюдателем, способным наблю-
дать и фиксировать некоторые особенности запущенного однажды
грандиозного механизма мироздания. Вопрос о выделении объекта
исследования вообще не возникал. Ученые даже не догадывались о
его важности. Ведь энтомолог берет свою бабочку, кладет её на
увеличительное стекло и изучает всё, что ему интересно. Вот
также и во всем остальном. И исследолватель полагал, что по
иному и быть не может, тем более, что повлиять на характер
функционирования грандиозного механизма мироздания человеку не
под силу. Это считалось аксиомой.
Но оказалось, что всё это не совсем так. И практика XX
века показала невозможность обойтись без анализа подобных
проблем. И виной тому оказалась квантовая механика.
Я прослушал в университете неплохой курс теоретической
физики. Особенно запомнились те части курса, которые читал
И.Е.Тамм. Это был курс "по выбору" - он не был обязательным
для математиков. Из нашего математического потока - человек
тридцати, записались на него, кажется, только я и Олег Соро-
кин. Впрочем и физиков было тоже не много. И занятия носили
какой то домашний, скорее семинарский характер, нежели обычный
лекционный курс. И мы часто отвлекались на отдельные вопросы,
возникали полезные, запомянающиеся дискуссии.
Однажды Олег принес статью Гейзенберга, в которой была
фраза о том, что нельзя отделить исследователя от объекта исс-
ледований. Она повергла всех нас в шоковое состояние. Студенты
отчайно заспорили, ничего не понимая в предмете спора, конеч-
но. А преподователь, который нам только что излагал формализм
уравнения Шредингера, или, что-то ещё в таком же духе, как те-
перь я понимаю, тоже был поставлен в тупик этим утверждением
одного из отцов квантовой механики. Он высказал лишь то ут-
верждение, которое тогда было стандартным: электрон, всегда
электрон, его свойства не зависят от наблюдателя и то, что
сказал Гейзенберг есть сплошной идеализм и об этом не стоит
размышлять. Мы с Олегом пытались протестовать, но безуспешно.
Однако вопрос остался и, что самое обидное, я не мог его даже
четко формулировать.
Прошло много лет, отшумела война и мне самому пришлось
читать некоторые разделы теоретической физики. И пришлось по
необходимости, вернуться к тому вопросу, который был связан со
злополучной фразой Гейзенберга. Вот тогда то я и понял то, о
чём говорилось на предыдущих страницах. Выделение любого эле-
мента всегда условно. Он всегда лишь часть целого - часть дру-
гой более сложной системы, из которой его выделить иногда
просто нельзя, ни при каких обстоятельствах. Вот почему гово-
рить о нем можно тоже только в сослагательном наклонеии. Само-
го по себе электрона, электрона просто как такового, вне неко-
торой системы, не существует (впрочем, как и человека, что по-
нял ещё великий Сеченов: человек существует только в единстве
плоти, души и окружающей природы, как он говорил).
Произнося слово "электрон" мы имеем в иду лишь вполне оп-
ределенную интерпретацию некого явления, это есть лишь сло-
вестное выражение наблюдаемого явления и раскрытие смысла тер-
мина "электрон" и есть задача науки! И она будет зависеть от
наблюдателя. Электрон, плюс наблюдатель, вооруженный камерой
Вильсона, где мы видим след "электрона", как как и всякой ма-
териальной частицы - это одна система, а электрон и дифракци-
онная решётка, где он ведет себя как волновой пакет, некая
другая система. И разделить, то есть выделить электрон как та-
ковой, невозможно. А человек наблюдая,- всего лишь наблюдая
происходящее, уже одним этим вмешивается в протекающие процес-
сы, меняет их ход, пусть в ничтожной степени, но меняет! И не
поняв этого, человек не может проникнуть к тем силам природы,
которые скрыты в недрах атома.
Всё то, о чем говорилось, показывает, что основные пара-
дигмы рационализма и, прежде всего, принцип стороннего наблю-
дателя должны быть подвергнуты ревизии. Физика это подтвердила
экспериментом. Без квантовой механики не было бы атомной бом-
бы. Значит всё мы должны изучать "изнутри", с позиции участни-
ка событий, с учетом нашего на них воздействия и нашей ограни-
ченности, рожденной "законами" саморазвития Универсума. И этот
отказ от рационализма XYIII века (вернее переход к новому ра-
ционализму), вовсе не означает потерю научности. Надо просто
по другому понимать смысл науки. Один из величайших мыслителей
XX века Нильс Бор говорил о том, что никакое, по настоящему,
сложное явление нельзя описать с помощью одного языка. Необхо-
дима множественность ракурсов рассмотрения одного и того же
явления. Мне эту мысль хочется выразить несколько по другому.
Для того, чтобы человек имел нужное понимание (понимание, а не
знание, что совсем не одно и тоже) ему необходим некий голог-
рафический портрет явления. А его могут дать только различные
интерпретации. И вот, в построении таких интерпретаций, на ос-
нове эмпирических данных, а значит и согласных с ними, и сос-
тоит основная задача современной науки. И не только квантовой
физики. А не приближение к мифической "абсолютной истине", ко-
торую придумал Гегель и откуда она перекачевала в нашу интерп-
ретацию диалектического материализма.
Но то, на что нам указала физика XX века имеет место и
гуманитарных науках. Новые знания, усвоенная догма - всё это
меняет сознание, а следовательно, действия людей. Что в, свою
очередь, означает, и изменение хода исторического процесса.
Человек, изучающий историю, делающий какие-то выводы, неизбеж-
но вмешивается в саму историю. Этот факт нельзя игнорировать.
Фраза Гейзенберга превращается в принцип - принцип нераздели-
мости исследователя и объекта исследования. И надо учится жить
в этом странном относительном мире и извлекать из него ту ин-
формацию, которая помогает людям в нём существовать. Без ко-
торой они просто не смогут выжить. Вот в таком ключе я и начал
однажды относиться к науке.
Вот так, казалось бы безобидное эмпирическое обобщение о
целостности Вселенной, о ее системном характере, влечёт за со-
бой пересмотр многих основных положений, которые раньше носили
для меня характер азбучных истин и воспринимались как, раз и
на всегда, данные. Даже само понятие ИСТИНЫ должно быть перес-
мотрено: истины для кого, ведь абсолютной истины просто нет!
Мы видим себя погруженным в хаос мироздания, мы способны ре-
гистрировать нечто происходящее "около" себя, анализировать
наблюдаемые зависимости, но не абсолютизировать их и наше зна-
ние. И в тоже время, эта ничтожная частица мироздания, именуе-
мая человеком, способна извлекать из этого хаоса самоорганиза-
ции, невероятное количество информации и ставить эти знания
себе на службу, меняя и условия своей жизни, и свою историю, и
самого себя...А, может быть и заметно влиять на весь ход про-
цесса развития Универсума. Кто знает?
Это новая позиция антропоцентризма. И она не менее вели-
чественна чем представления наших предков. Мы так же, как и
"древнеримские греки", видим Олимп, где, хотим надеется, что
для человека уготовано место. Хотя только в принципе... Но вот
путь к нему остается неизвестным, как и неизвестным остается
способность человека его занять. И так, наверное, будет всег-
да, пока существует человек.
Второе эмпирическое обобщение, лежащее в основе моей кар-
тины мира, о котором я хочу здесь поразмышлять звучит так: в
основе всего мироздания, всех процессов Универсума, лежит сто-
хастика и неопределенность.
Это действительно эмпирический факт. Мы не знаем ничего
абсолютно детерминированного. А в квантовой механике, мы вооб-
ще можем оперировать только с вероятностными представлениями.
И стохастичность, и неопределенность составляющие суть процес-
сов микроуровня прорываются на макроуровень и проявляются не
менее властно. Мутагенез и его интенсивность, в частности, оп-
ределяют особенности появляющихся индивидов. Им обязаны попу-
ляции живых существ своим генетическим разнообразием, благода-
ря которому эти популяции только и могут сохранить самих себя
при изменяющихся внешних условиях и развиваться, усложняясь и
приспосабливаясь к изменяющимся условиям. Люди обладают разли-
чающимися духовными мирами, весьма отличающимся менталитетом,
они весьма по разному воспринимают одну и туже ситуацию и при-
нимают в одних и тех же условиях совсем разные решения. И бла-
годаря этому разнообразию человеческих индивидуальностей, наш
биологический вид сумел превратить в свою экологическую нишу
весь земной шар, пережить сложнейшие катаклизмы своей истории.
Можно очень по-разному относится к этому факту. Можно пы-
таться его объяснять. И даже не принимать, как это делал вели-
кий Альберт Эйнштейн, который говорил о том, что Бог не играет
в кости! Но факт остается фактом. И с этим ничего нельзя поде-
лать. Бог все-таки играет в кости! Без этой игры не могло бы
произойти то, что произошло!
И, в тоже время, детерминизм лежит в основе того нового
мышления, которое стало стремительно развиваться со времён
эпохи Возрождения. Именно детерминизму наука обязана всеми
своими основными успехами, а цивилизация своим могуществом. Да
и сегодня его принципам следуют многие выдающиеся мыслители и
ученые. Вся теория динамических систем, бурно развивающаяся
теория катастроф, в частности, имеют в своей основе идею клас-
сического детерминизма. Выдающийся французский математик и фи-
лософ Рене Том даже прямо ставит знак равенства между науч-
ностью и детерминизмом, понимая его в духе XIX века.
Но жизнь сложнее любых схем и она показывает, что обой-
тись без использования вероятностных конструкций, для объясне-
ния того, что происходит вокруг нас, в чем мы являемся прямыми
участниками, без придания законам природы стохастической ин-
терпретации, мы сегодня не можем. Я думаю, что и никогда не
сможем. Стохастичность лежит в природе вещей - именно такое
утверждение я и сформулировал как одно из основных эмпиричес-
ких обобщений той картины мира, которой я пользовался в своих
изысканиях.
Можно очень по-разному воспринимать этот факт.
Можно, например, его интерпретировать как меру нашего
незнания истины. Или нашей неспособностью к тонкому анализу.
Но удовлетвориться таким объяснением современная наука не мо-
жет. Десяток лет тому назад американский математик Фейгенбаум
занимался, с помощью компьютера, анализом вполне детерминиро-
ванных схем решения простенького уравнения, основанных на ме-
тоде последовательных приближений. И он обнаружил, что после-
довательные итерации ведут себя, подобно некоторому случайному
процессу - они неотличимы от него. Но нечто подобное мы знали
и раньше: по заданной детерминированной программе мы могли
воспроизводить последовательности чисел, которые обладают все-
ми свойствами множества случайных величин. Всё это наводит на
ряд размышлений, о которых я кое что скажу позднее.
Можно еще и по иному попытаться интерпретировать появле-
ние случайностей и что-то объяснять. Но для меня, получившего
в университетские годы, изрядную порцию вероятностного мышле-
ния на математическом факультете и ощутившем, ещё в юности,
чувство восторга от соприкосновения с самой великой из наук,
созданных человеком - квантовой механикой, казалось более ес-
тественным принять факт изначальной стохастичности природы.
Случайность, я принимаю как констацацию того факта, что так
имеет место "на самом деле".
Эту позицию я принял как догму, особенно о ней не рассуж-
дая, еще в те времена, когда занимался теорией рассеивания
снарядов в Академии имени Жуковского. Она упрочилась, когда я
стал преподовать в Ростовском университете и, особенно тогда,
когда мне было поручено вести семинар по методологии физики и
критиковать Копенгагенскую школу. "Партийное поручение" крити-
ковать буржуазное извращение физики, обернулось для меня тем,
что я стал ревностным сторонником идей Копенгагенской школы, а
Нильса Бора зачислил в число своих основных учителей. Убеждён-
ность в правоте позиции этой школы и вера в то, что эту пози-
цию можно обосновать хорошими филосфскими и физическими аргу-
ментами, чуть было не стоило мне тогда партийного билета.
ТАЙНА ВОПРОСА "ЗАЧЕМ"?
Мне всегда казалось, что самым удивительным и загадочным
в нашем мире, является существование того, что существует. Я
об этом уже говорил в настоящем очерке и назвал это удивитель-
ное - тайной вопроса "ЗАЧЕМ". Но приняв эту тайну, как нераз-
решимую загадку, мы уже способны смириться и с тем, что су-
ществует и случайность. В самом деле, ведь мы этим просто
подтверждаем факт её существования и то, что законы природы
могут носить и статистический характер. И требуют соотвествую-
щего языка для своего описания. Однако речь идёт все-таки о
законах природы, а не о случайном хаосе хаосов.
Но ведь наука, она и родилась для того, чтобы помочь че-
ловеку предвидеть результаты своих действий. и, кажется, что
она детерминистична - это по существу: если из A следует B, а
из B следует С, то из A следует С. Если же всё хаос, неп-
редсказуемость, то не может быть и науки. И мне стоило большо-
го труда понять, что между стохастичностью и детерминизмом уж
и нет такой большой разницы. Пример Фейгенбаума мне дал допол-
нительные аргументы, показывающие, что так по-видимому и
обстоит дело. И в тоже время, если мы откажемся от существова-
ния принципиально непредсказуемого, то это будет означать и
отказ от всего качественно нового, что может происходить в ми-
ре и так сузит наш горизонт, что и думать о науке уже не захо-
чется. Вот почему, уже чисто эмоционально, я никогда не мог
принять классического детерминизма. Жить без неожиданностей,
вероятно очень скучно и неинтересно!
Тем более, что и сама наука имеет смысл лишь тогда, когда
мы принимаем изучаемое, то есть существующее, существующим.
Так я снова прихожу к тому эмпирическому обобщению, которое
признает фундаментальным факт существования стохастической
природы существующего. И, следовательно, подлежащий изучению.
На меня огромное впечатление произвело открытие антропно-
го принципа. Суть его в следующем. Если бы мировые константы -
скорость света, гравитационная постоянная и другие, были от-
личными от современных всего лишь на десятые доли процента, то
мир был бы совершенно иным. В нем не могло бы возникнуть ста-
бильных образований, не могла бы возникнуть та форма эволюции,
которая привела к рождению звезд, планет, живого вещества,
следовательно, и человека. Вселенная бы развивалась, но как то
совершенно по-иному и, что самое важное, - без наблюдателей,
без свидетелей. Ученые-физики, - а в нынешнем мире все беды
идут от физиков - сформулировали антропный принцип так: мир
таков, потому, что мы (то есть люди) есть!
Как показывает антропный принцип, развитие Универсума
идёт, как бы по лезвию. Чем более сложна система, тем более
её подстерегают опасности разрушения и перестройки.
Сейчас антропному принципу посвящена огромная литература.
Антропный принцип вряд ли имеет, во всяком случае в настоящее
время, какое либо практическое значение. Но его общепознава-
тельное, философское значение огромно. Для меня же он имел
важнейшее значение и ложился в ту схему размышлений и исследо-
ваний, которыми я занимался последние пару десятилетий.
Занимаясь стабильностью сложных систем, я всё время стал-
кивался с одной их особенностью: чем сложнее система, тем она
менее устойчива. Но на каком то этапе её усложнения, в течении
которого происходит снижение её уровня стабильности, в рамках
системы появляются новые механизмы, которые стабилизируют её
развитие. Так популяция живых существ вроде бы не имеет права
быть стабильной. Однако, процесс редупликации, то есть само-
воспроизведений не точен, из за случайных мутаций. И вот ока-
зывается, что из за этого механизма неточности воспроизведе-
ния, то есть, казалось бы порока системы, возникает своеобраз-
ная петля обратной связи, благодаря которой популяция сохраня-
ет свои системные свойства и способность сохранять свою це-
лостность в сложных условиях изменяющейся внешней среды.
Так же и появление человека, становление коллективного
интеллекта человечества, мы можем рассматривать в качестве
своеобразного механизма, потенциально способного вносить в
систему стабилизирующие механизмы. Вселенная - Универсум, дол-
жен быть совершенно нестабильной системой. Об этом и говорит
антропный принцип. Но, может быть, это и есть та подстройка
параметров системы, которая ведёт к постепенному формированию
механизма стабилизации?
В процессе эволюции Универсума возникают инструменты его
самопознания. Однажды возник мозг головоногих. Но такой инс-
трумент оказался несовершенен - популяции осминогов не могли
создать коллективной памяти (а, следовательно и цивилизации) и
его развитие оказалось завершенным. Другой нам известный
инструмент - человек. Развитие его индивидуального мозга прек-
ратилось уже десятки тысяч лет тому назад, но ему оказалось
доступным создать и коллективную память и коллективный интел-
лект, который развивается всё ускоряющимися темпами. Как дале-
ко пройдёт этот процесс? Мы сказать об этом ничего не можем.
А, может быть, в других частях Универсума этот процесс уже
прошё значительно дальше и разговор о Мировом Разуме не столь
уж бессмыслен. Но тогда совершенно по иному явит себя и проб-
лема мировой "детерминированной программы выдающей случайные
числа" и некого "вселенского компьютера"?
Когда над всем этим начинаешь размышлять, то невольно
оказываешся во власти тех снов, которые нам навевают Лем или
Бредбери.
И все же над всем царит сомнение и те два вопроса
"КАК?" и "ЗАЧЕМ?", о которых я размышлял в этом очерке. А таже
моя детская молитва.
|